Ночь

Паровоз шел рывками – я чувствовал каждое движение колесной тяги. Когда кулиса наклонялась, колеса локомотива выдавали характерное чучуханье. «Чух, чух, чух» – как в детском мультфильме. Это было похоже на езду в машине, которая делает подскок каждый раз, когда поршни в цилиндре идут вверх. Но я не собирался зависать над бездной и стал карабкаться по хлипкой лестнице, ведущей на горб этого кита. «Езда на тендере» воспитывала характер. Наверху оказалась площадка, с двух сторон подпертая водозаборниками и прикрытая черным брезентом. Стянув ткань, я выяснил, что брезент, изначально темно-зеленый, просто был присыпан, как и все вокруг, черной пылью, которую щедро выбрасывала паровозная труба. Под брезентом оказался туристический коврик, заботливо кем-то прикрепленный к металлическим частям тендера. Ухватившись за вспененный пластик, было не так страшно нависать над сопящей громадиной паровоза.

Проехав три сотни метров, монстр выдал еще один паровой выдох и остановился. Сзади с визгом приполз антикварный деревянный вагон. Его окна бросали на откос уютный желтый свет, и подумалось почему-то про Бунина и Агату Кристи. Но не успел я умилиться зрелищу, как буфер вагона врезался в паровозный задник. В промозглом воздухе разнесся звон, слышный, должно быть, даже в Элеваторах. Меня бросило вперед – я чуть не высадил зубы о металл угольного короба.

Внизу засуетились люди, прикрепляя зацепы, прозвучал еще один тоскливый свисток. И, откатившись на полметра назад, паровоз с натугой начал свое неспешное движение к Городу Света. Сначала монстр больше скрипел и тарахтел, чем продвигался вперед. Меня подбрасывало и мотало из стороны в сторону, будто я сидел на галопирующем динозавре. Вскоре в рот набился недогоревший уголь, одежда и коврик подо мной покрылись черным песочком. Но я быстро догадался растянуться на площадке и накрыться тканью. Так пепла на меня попадало меньше.

Монстр шел со скоростью застенчивого человека, который оказался в центре незнакомого города с пронзительной необходимостью найти туалет. Но промежутки между «чухами» стали сокращаться, и в лицо мне ударил ветерок, создававшийся нарастающей скоростью. По мере разгона судорожная работа поршней и тяг становилась все менее заметной, локомотив шел уже почти ровно, однако желания выпустить из рук коврик и остаться без страховки у меня не возникало.

Ветер свистел в ушах, и очень скоро я замерз до той стадии, после которой перспектива спикировать головой на рельсы уже не казалась особо трагической. Находиться на открытом воздухе было нестерпимо, стужу невозможно было вынести, из носа текло, голову сжимал обруч холода. Я запихнул рюкзак поглубже под брезент и по-пластунски дополз до лестницы. Двигаться вниз было еще труднее, потому что, во-первых, отмерзли пальцы, во-вторых, поезд набрал скорость, и пусть его уже не колотило по вертикальной оси, как сначала, но тендер все еще бросало из стороны в сторону.

Я хотел поскрестись в бунинский вагон или хотя бы попроситься проехать в будке машиниста: холод – самый эффективный вдохновитель – уверил меня, что сейчас я смогу убедить кого угодно в чем угодно. Я готов был читать лекции о пользе детской литературы для головорезов, кидать уголь, кипятить воду, петь песни и танцевать.

Но, оказавшись у подножия тендера, я увидел, что пассажирский вагон отделен от локомотива капитальной дверью без ручки. И все, что я могу, – заглянуть в домашний уют теплого вагона через окошко из толстого железнодорожного стекла и пытаться поймать взгляд охранника. Который был парень-кремень и сразу же повернулся бы ко мне спиной.

Уже смирившись с мыслью, что мне суждено замерзнуть на тендере этого старинного паровоза, я протиснулся по жердочке к входу в будку Машиниста. И надо сказать, что после этого пути, проделанного почти вслепую над черной бездной, на свете осталось не так много вещей, которые могли бы меня напугать.

На этот раз Машинист принял меня почти приветливо. Словно в его будку меня привел не собачий холод, а желание увидеть рабочие детали котла.

– Дошел? – спросил он коротко. – Ну молодец!