Ночь

Вот номер превратился в операционную: две лампы в сто ватт на потолке залили его хирургическим светом. Еще один щелчок – и эта же комната стала театром: восьмидесятиваттная лампочка желтого оттенка подсветила шторы так, что они сделались похожи на занавес. Свет снова изменился – горела только настольная лампа в стиле ампир со сферическим плафоном. Ее свет падал на ореховую столешницу круглым таинственным озерцом.

Еще один щелк – и все лампочки погасли, загорелись фиолетовые фонарики, спрятанные на уступах гипсокартонного потолка. Это сияние подчеркнуло ретростиль интерьера и изменило ностальгическое настроение на ироничную футуристичность. Будто номер захватили пришельцы. Причем не просто пришельцы, а те пришельцы, которых показывали в фильмах 1970-х годов. Еще одна смена световых декораций – и вся комната переместилась за зеркало: оно осветилось таким образом, что королевский люкс в отражении выглядел более реально, чем в действительности. Следующее движение зажгло неяркие ночники над кроватью – этот свет был слишком интимным, чтобы долго на нем останавливаться, и моя гостья сменила его сначала на хирургический, а потом, когда двести ватт резанули по глазам, на ретрофутуристический вариант.

– Ну как вам иллюминация? – спросила она так умиленно, будто своими руками вкрутила все эти лампочки.

– Я никогда не думал, что мы живем в свете, а не в помещениях, – попробовал я сформулировать какую-то умную мысль. – И главное, мебель не меняется, а настроение меняется.

– Это, наверное, после тьмы очень впечатляет? – Она жадно считывала мою реакцию.

– Да… – Я пожал плечами, показывая, что после того, чем я был впечатлен во тьме, впечатляться чем-то на свету не хватает эластичности души.

– И как там? В пустошах? – спросило дитя.

– В городах насмерть замерзают, потому что сожгли все, что можно было сжечь. В деревнях древесины до черта, но люди вынуждены убивать себя, потому что им нечего есть. Злые люди запугивают добрых, рабовладельцы называют себя народной диктатурой. В основном все – как всегда.

– Жаль, что наш город больше не принимает людей. – Дама задумчиво закусила губу, наверное, понимая, что, если искателей счастья станет больше, тут будет то же, что и повсюду. Ее лицо стало очень взрослым и даже мудрым. – Ваш костюм – в шкафу. Отдыхайте и готовьтесь. Я буду ждать вас внизу.

Ее платье обдало меня дыханием аромата – он подошел бы и колдунье, и невинной девушке, на которую наложили заклятье несчастной любви. Дверь закрылась. Я остался один в фиолетовом полумраке.

Предсказуемо джакузи не работало: силы местного электричества не хватало, чтобы теплая вода забурлила пузырями. Предсказуемо шампуни и гели для ванной, разлитые в гомеопатических размеров емкости с названием отеля, были сварены уже в постиндустриальную эпоху и пахли скорее тиной, чем обещанной хвоей ливанского кедра. Предсказуемо это меня совсем не смутило. Отмывшись от канализационных миазмов, я с наслаждением запихнул в мусорную корзину пальто и брюки – их я больше не надену, даже если мне не скоро удастся заработать на новую одежду.

Раскрыл шкаф. Интересно, что за костюм мне подготовили организаторы карнавала. Сразу в глаза бросилась дешевизна материалов, безыскусность кроя: из швов торчали нитки, будто это был «настоящий» пиджак Boss Hugo Boss, купленный на ханойском рынке. Одежда была сшита на одну носку. Рубашку скроили из трех женских блузок разной степени заношенности и разной степени белизны. Форма воротника фиксировалась подложкой, вырезанной из бирдекеля. Я влез в короткие, до колена, брюки из атласа цвета вечернего неба и положил в карман свою единственную ценную вещь. Вещь, которую до сих пор не отняла дорога.

На ноги пришлось натянуть гольфы – китайская синтетика, грязный белый цвет, икры сразу начали невыносимо зудеть. Но самое любопытное произошло, когда я, застегнув обшитые синей тканью пуговки на жилете и набросив сюртук, посмотрелся в зеркало. Во-первых, я понял, откуда взялся атлас: то была вывернутая наизнанку обивка сиденья недорогого автомобиля – в складках широкого кроя скрывались горизонтальные строчки спинки. Их даже не распороли. Во-вторых, я внезапно догадася, в чей костюм меня нарядили, и догадка наполнила меня вопрошанием.

Натянув сюртук и башмаки со стальными пряжками (женская модель со сточенными каблуками), я поковылял вниз, пытаясь придать движениям ту же легкость, какой обладала Дама Карнавала. Получалось больше похоже на цаплю, которую укусила ядовитая жаба. Причем в обе конечности.

– Ваш костюм сидит прекрасно, господин Книжник! – сказала красавица, одетая в ципао ручной работы, вставая из кресла.

– Его шил хороший портной, у которого под рукой были плохие материалы. – Я позволил себе высказаться о наряде критически. В конце концов, это я был в него одет, и это можно было воспринимать как самокритику.

– Не переживайте. – Ее лицо выразило озабоченность. – У нас традиция не повторять тему для нарядов на карнавалах, поэтому костюм шьется только для нескольких появлений в нем.