Ночь борьбы

Потом она нашла нужное место и прочитала: «Он вытянул руку. Неужели дождь все еще продолжался? Нет, прекратился. Небо казалось неровным и тонким, как будто могло вот-вот прорваться. На проводах появились воробьи, они сидели, отряхиваясь от дождя. Да, мир был… таким, каким хотел быть. Так или иначе, на него не стоило полагаться. Он получал удовольствие сам от себя. Нет смысла в особых желаниях получить что-то от мира, это было ясно. И пока ты остаешься жив, ты будешь его частью. И он тоже ею был»[22].

Бабуля закрыла книгу и положила ее рядом с собой в неизменную кучу на кровати.

– Разве это не чудесно?

Я кивнула. Мы молчали. Не знаю, было ли это чудесно. Я лежала рядом с бабулей, половина моей головы оказалась у нее на руке, а половина – на груди. Она пахла кокосом. Я думала о том, что бабуля мне рассказала. То, что досталось ей в наследство. Мы посмотрели три серии «Зовите акушерку», на второй из них бабуля заснула. Ее храп был громче, чем крики роженицы и младенца, вместе взятые.

Мама поздно пришла домой с репетиции, и они с бабулей шептались в бабулиной комнате.

5

Сегодня, когда я проснулась, мамы уже не было, но она оставила мне записку, в которой извинялась за то, что она такая дерьмовая мать, что она меня ужасно любит и что все наладится. Но что именно – «все»? Она написала в кавычках слова, которые гласили: «В материнстве важно потерпеть неудачу, а иначе ваш ребенок не перейдет от иллюзий к реальности: мать учит ребенка справляться с разочарованием, воплотив его». Дальше она нарисовала смайлик, сердечко и слова «Ха-Ха!» и добавила постскриптум, в котором говорилось: «Это концепция Д. У. Винникотта о „достаточно хорошей матери“». Она подписалась: «С любовью, мама».

Я побежала вниз, чтобы показать письмо бабуле.

– Она убьет себя! – сказала я. Бабуля сказала:

– Милая, милая, она не собирается убивать себя. Она говорит, что сожалеет о том, что ведет себя странно, как ты говоришь, и что она очень тебя любит. На самом деле она скоро вернется. Она просто вышла за фильтрами для кофе.

Вчера мама принесла мне и бабуле футболки «Рэпторс». Мы примерили их и десять минут играли бабулиным мячом для упражнений. Бабуля говорила: «Хо-о-о-о-о-о, я Ларри Бёрд, а ты кто?» Я переживаю, что она начинает впадать в деменцию, а еще – что мама собирается покончить с собой. Нога у бабули очень болит под коленом, и она не знает почему – это что-то новенькое. Она проверила, достаточно ли в сумочке патронов, чтобы сегодня весь день играть в карты со своими друзьями. Когда она глотает свои таблетки, она делает вид, что это крошечные солдатики, которых послали бороться с болью, а иногда она держит их и говорит им: «Спасибо за вашу службу, мы ее не забудем», а затем глотает их и говорит: «Мяч в игру!» Она сказала, что рядом с тем местом, где они с друзьями играют в карты, есть туалет. Так что все хорошо. Она добавила, что у нее всегда был хороший мочевой пузырь, в отличие от ее невестки Генриетты с проблемным водопроводом – той всегда приходилось заранее выяснять, где в Панама-Сити расположены туалеты, потому что в этом городе было очень-очень мало общественных уборных. А бабуля могла целый день обходиться без них.

– Да ты была победительницей! – сказала я. Бабуля сказала, что, когда дело доходит до контроля над мочевым пузырем, победителей и проигравших не существует.

Бабулины друзья приехали забрать ее, они все обнимались и смеялись у двери и дали мне пакет булочек. Они говорили друг с другом на своем секретном языке. Они были в сговоре. Бабуля подмигнула мне, как бы говоря: расслабься, не волнуйся, это все глупости!

Когда она ушла, я застыла, как жук в янтаре, и не знала, чем себя занять. Я сидела на лестнице и думала. Я написала два слова «свободное движение» на джинсах чуть выше коленей. Слово «свободное» вышло крупнее, чем «движение». Стоило отмерить получше. Бабуля говорит, что нужно поддерживать свободное движение. Но как?

Потом в дверь ворвалась мама. О нет, режим выжженной земли. Но она была счастлива! Она улыбалась и топала ногами. Она вела себя так, как будто то, что она жива, – это очевидность. Может быть, она все-таки не собирается себя убивать! Она спросила, чем я занимаюсь. Просто сижу на лестнице?

– А еще пишу и думаю, – сказала я.

– Пойдем, – сказала она. Она стащила меня с лестницы. Она меня обняла. Она спросила, не плакала ли я.

– Разумеется, нет! – сказала я. – А ты?

Она рассмеялась, а потом бац! – взяла меня за руку. Мы оказались за дверью.

– Критическое вмешательство! – закричала она. Я огляделась проверить, не слышал ли ее кто-нибудь. Курящий парень по соседству улыбнулся. Он начал петь песню, которую всегда поет: «Они пытались заставить меня поехать в рехаб, детка, а я сказала „нет, нет, нет“»[23]. Мы с мамой все шли и шли. Мы миновали полицейского, припарковавшегося со стороны Уолнат-стрит. Я велела ей ничего не делать и ничего не говорить. Она сказала: