Ночь борьбы

Я побежала за стаканом воды из примыкающей ванной. Затем побежала доставать ее нитроспрей из моего рюкзака. Он был в коридоре. Кен и Джуд увидели меня и спросили, не хочу ли я перекусить. Я сказала:

– Нет, спасибо.

Я побежала обратно к бабуле и поднесла спрей к ее рту. Один пшик. Она спросила, сколько сейчас времени. Через пять минут она вдохнула спрей еще раз. Мы ждали. Она закрыла глаза. Я держала ее за руку. Я спела песню, которая ей нравится: «Мне все интересно, пока я брожу по миру»[34]. Я спела куплет из ее любимой песни рок-группы Creedence Clearwater Revival «Когда-нибудь никогда не наступит»[35]. Я дала ей спрей второй раз. Мы подождали еще пять минут. Я спела «Одно-единственное чувство»[36] из мюзикла «Кордебалет». Я станцевала, как в фильме. Затем пшикнула спреем в третий раз. Если после трех ингаляций боль не проходит, нужно вызывать «Скорую помощь». Бабуля сказала, что боль исчезла. Ее лоб был все еще холодный и потный. Я не поверила ей. Я сказала, что буду вызывать «Скорую помощь». Тогда она сказала:

– Нет-нет, еще не время, Суив. Просто подожде-е-е-е-ем, детка! Проходит, проходит. Кроме того, это же Америка! А ты что думала!

– Ладно, ш-ш-ш, – сказала я. – Не разговаривай, не разговаривай.

Я опустила пальцы в ее стакан с водой и капнула несколько капель ей на лоб. Я слышала, как Кен и Джуд грохочут чем-то на кухне. Я спела «Четыре сильных ветра»[37]. Я начала плакать! Гребаный ад! Я перестала петь эту грустную песню и вместо этого спела «Лихорадку». Но это напомнило мне о маме. Она была мне так нужна. Я попыталась спеть «Я тебе не принадлежу»[38], другую любимую песню бабули из 1960-х годов. Я отвернулась, чтобы бабуля не увидела, как я плачу. Я побежала в ванную и открыла краны. Побежала обратно к бабуле, села на кровать и спела «Лихорадку» очень, очень сексуально, чтобы заставить себя не плакать. Бабуля начала смеяться.

– Не смейся! – сказала я. – Не разговаривай!

Бабуля притворилась дисциплинированной. Она закрыла рот, застегнула на нем молнию и выбросила ключик. Я пощупала ее лоб. Он был нормальным. Я дотронулась до ее груди. Она поднималась и опускалась. Я уткнулась лицом в подушку рядом с ней. Бабуля говорила:

– Милая, милая. – Я чувствовала ее руку на своей голове.

Потом я проснулась в кровати одна – это был все тот же день, самый длинный день из-за смены часовых поясов и почти четырех сотен попыток умереть в воде, в воздухе и на суше. Мы, наверное, еще успеем попробовать умереть в пожаре перед сном.

Бабуля с Кеном разговаривали в гостиной. На бабуле все еще были обрезанные спортивные штаны Кена. Джуд уехала домой, чтобы встретиться со своим книжным клубом и потренироваться перед Долиной Смерти. Они с Кеном собрались в поход по Долине Смерти. Кен сказал, что он будет там самым старым.

– Ага! – сказала бабуля. – Так ты старый! – Увидев меня, она сказала: – Добро пожаловать в страну живых!

Кен отправился на кухню, чтобы принести мне перекусить: сыр с голубыми прожилками, крекеры и кусочки манго, которые росли на дереве на заднем дворе Кена.

– А манговое дерево плачет? – спросила я Кена. Он не был уверен, но сказал, что это хороший вопрос, в следующий раз он будет внимательно слушать.

– А где Лу? – спросила я.

– Думаю, он гуляет, – сказал Кен. – Или, может быть, уже дома.

Кен и бабуля говорили об Уиллите Брауне! Уиллита Брауна знали все.

– Этот ублюдок, – сказал Кен. – Он все еще донимает тебя, ха? – Кен сказал «ха» вместо «а», потому что теперь он американец.

– Он когда-нибудь остановится? – сказала бабуля. Они засмеялись.

– Такой назойливый мелкий тиранчик, – сказал Кен. – Приехал во Фресно и обвинил всех тут в том, что они слишком просвещенные. Слишком космополитичные, слишком образованные и слишком современные.

Кен рассмеялся. Бабуля объяснила мне, что когда Кен сказал «все», он не имел в виду всех жителей Фресно, а только сбежавших русских, переехавших сюда из ее родного города. Она сказала, что иногда ей жаль Уиллита Брауна.

– Неужели он так и не смог выбраться? – сказала она.

– А мне нет, – сказал Кен. – Во мне нет ни капли жалости к этому ханжескому придурку. – Он сказал, что Муши – это, оказывается, мама – такая сильная женщина.

– Она боец, – согласилась бабуля.

Почему он так сказал? Мама что, дралась с Уиллитом Брауном?

– Она играет в спектакле, – сказала я. Кен спросил, что за спектакль, но мы с бабулей не смогли вспомнить его название. Потом бабуля и Кен говорили о том, как здорово, что скоро родится Горд.

– Какое путешествие, чуваки! Как же будет круто иметь маленького… – сказал Кен. Он вытянул руки.

– Мы не знаем, что Горд такое, – сказала я.

– Горд – это Горд! – сказала бабуля. – А Лу – это Лу! Дайте им быть такими, какие они есть!

Бабуля так говорит, когда мама включает режим выжженной земли. «Просто дай ей побыть такой как есть!»

– Я и позволяю им быть такими как есть! – сказала я бабуле. – Я просто говорю, что мы не знаем, что Горд такое!