Ночь, когда мы исчезли

Швырнув на стол пропуск, я вышел из кабинета, сломав ноготь о дверь, не пожелавшую открываться сразу. Секретарь выскользнул из-за стола, схватил меня за плечо и подтолкнул к двери на лестницу. Там он ослабил хватку и прошептал: «Здесь много таких… Многие контужены… Война… Уж вы-то понимаете».

Но обманываться было глупо: по одному только повороту ключа в двери я понял, что Ольга слаба, у неё буквально кончаются силы. Я бросился в прихожую, и она с удивлением отпрянула: «Что с тобой?»

Допрос протянул бы между нами километры колючей проволоки, и я решил признаться первым. «Я не рассказал тебе кое-что», — и далее я объяснил всё, что касалось Густава: и о жертвах, и о ноже, и о втором, куда более опасном лезвии, которое, к счастью, попалось переводчику, совершенно не знакомому с окопным боем.

Ольга прошла мимо меня в комнату. Села на кровать. Затем встала и вернулась в прихожую медленно, будто во сне. Она приблизилась ко мне и безо всякой надежды спросила: «Ты приезжал?»

Мостовая шумела до полуночи. На первом этаже, под пансионом, гулял лихой ресторан. Сначала мы молчали, и я не торопил. Затем Ольга произнесла: «Я надеялась, что с твоим появлением она перестанет приходить».

Итак, что я услышал той ночью? Что мать сходила с ума не спеша, будто спускалась к морю, как в Ольгиных воспоминаниях, по тропинке между сосен и оборачивалась на крутых поворотах. Что мать иногда разговаривала с воображаемыми гостями и просила дочь играть им мазурки или поддерживать беседу. Что порошки её не спасали. Что младшая сестра мамы, оставшаяся в Одессе, на письма о бедствии не отвечала, а других родственников Ольга не знала. Что, устав, Ольга решила заснуть навсегда и полночи решалась отравиться фосфором от спичек, но её убедили повременить…

Кто убедил? Кларисса или просто Клара. «Подожди, — сказала Клара. Произнесла она это где-то слева от темени, ближе к уху. — Сейчас я…» И Ольгино тело, ведомое ею, встало, подошло к зеркалу, взяло помаду, которую Ольга давно не открывала, и прямо в темноте обвело её губы.

Затем Клара исчезла, и Ольга засомневалась, не выдумала ли она её сама — ведь ей ещё в школе нравилось придумывать себе собеседников и разговаривать с ними. Помаду Ольга выбросила.

Но это не помогло. Через несколько дней Клара явилась вновь. И вновь. И затем ещё раз — уже утром. Она любила сверкать, любила краситься, белиться, посещать портных, просто чтобы болтать с ними.

Ольга ничего не могла сделать. Она поняла, что Клара — отдельная, и что она живёт в Одессе, и что, возможно, это та младшая сестра матери, помощь которой так была нужна Ольге! А может быть, это была сама мать, только в смещённом времени. Клара считала, что живёт на двадцать три года раньше, и это совпадало с возрастом матери, когда та родила Ольгу.

Вступить с Кларой в спор не удавалось. Приходилось подстраивать жизнь под её появления, которые случались всё чаще. Когда мать умерла, Ольга играла на фортепиано как можно чаще и заставляла себя увлекаться — до стёртых пальцев и крови. Музыка давала её личности нечто вроде структуры вещества, которая не позволяет молекуле распадаться. Клара ушла, но не навсегда — иногда она появлялась, то чаще, то реже.

Клара была криклива и несдержанна, могла потратить все деньги. В Калинине у Ольги был почти что жених, доцент литературы. Он ей очень нравился, и Клара стала появляться совсем редко, раз в месяц, и, когда однажды разговор зашёл об именах для девочек и мальчиков, Ольга осторожно объяснила, почему сомневается насчёт детей. Доцент не стал удивляться, но постепенно отдалился от неё. Поползли слухи, от которых приходилось унизительно отбиваться. Визиты Клары участились, и Ольга всё чаще сбегала с репетиций, чувствуя, что в считанные минуты её тело перейдёт другой.

Больших любовей у Ольги не случалось. Лишь однажды мелькнул странный человек, снившийся ей несколько лет. Это был невысокий парень со сложенным теодолитом, столь неуместным в трамвае, где она его заметила. «Он так взглянул на меня, как будто всё сразу понял, — шептала Ольга. — Меня это поразило, и на меня прямо хлынула надежда на встречу с понимающей душой. Я шла за парнем до Волги. Он исчез на набережной в доме, где размещались какие-то конторы, мелиорация, ещё что-то, и они были соединены проходами и подворотнями. Сколько я ни бродила по этим подворотням, никого там отыскать не смогла».

На бегство с немцами Ольга надеялась особенно сильно, словно Клара могла бы отстать от поезда и потеряться за линией фронта. Но в Берлине та вернулась почти что сразу, учуяв аромат цветов, духов и мыла, которым моют тротуары. Клара заговорила с ней и объяснила, почему теперь говорит на немецком — она работает в одесском бюро Комитета помощи колонистам.

«Тогда, на кладбище, я подумала, что ты мой шанс на избавление, — вздохнула Ольга. — Но, как видишь, провидение посмеялось над нами и примагнитило нас с Кларой к тебе с Густавом. Дважды два четыре…»