Ночь полководца

- Ива-ан! Не бойся... Хле-еба дадим... - снова прозвучало из мрака.

- У нас са-ало есть! - надсадго закричал Двоеглазов.

- Ловко! - фыркнув, пробормотал Николай.

Двоеглазов обернулся к товарищам и торопливо зашептал:

- На голос бейте, на голос...

- Ива-ан, сдавайся... У нас хорошо! - продолжал уговаривать немец.

Блеснули три-четыре вспышки, захлопали выстрелы, и Двоеглазов отчетливо произнес:

- Я тебе не Иван, а Иван Иванович.

Лукин повесил на плечо автомат и подошел к бойцам.

- Хорошо побеседовали, товарищи! - сказал он.

- Обменялись мнениями, - отозвался Двоеглазов.

- Провоцируют они нас, - продолжал старший политрук. - Видно, самим солоно приходится.

- Да и нам не сладко, - сказал Кулагин. Он стоял рядом с Улановым, и тому было слышно хриплое, частое дыхание солдата. - Поглядите, товарищ комиссар... - кивнул он на противоположную стенку окопа.

Там из-за края бруствера выглядывал посветлевший желтый месяц... Быстрые струйки воды вились по насыпи: набухали, поблескивая, бесчисленные капли.

- У вас большая семья? - спросил комиссар.

- Небольшая, - неохотно ответил Кулагин.

- Кто же именно?

- Сыновья у меня... Двое...

- Вот и выходит, что нам крепко держаться надо, чтобы защитить ваших сыновей... - сказал Лукин.

- Понятно... Нам уже объясняли, - сумрачно проговорил Кулагин.

"Почему он злится?" - огорчившись за комиссара, подумал Николай. Ему так хотелось, чтобы все в эту ночь хорошо, доверчиво относились друг к Другу.

- Из дома часто пишут? - спросил старший политрук, словно не замечая тона Кулагина.

- Пишут... Как же, пишут... - В темноте белели круглые глаза солдата. Разрешите узнать, товарищ комиссар: может, и пособия семье не выдадут?

- То есть как не выдадут? - не понял Лукин.

- Потонем мы здесь до одного, никто и не узнает, куда я девался... Может, в плен попал.

- В полку дознаются... - сказал Двоеглазов.

Внезапно из расположения немцев донесся тот же протяжный крик, несколько правее, чем раньше:

- Ива-ан, сдавайся... У нас водка есть...

- Живой еще! - с сожалением проговорил Двоеглазов.

Он быстро приложился к автомату и выпустил оглушительную очередь. В разных местах окопа также засверкали слепящие огни выстрелов. Но едва они отгремели, вновь послышался голос, недосягаемый, неуязвимый, словно издевающийся над стрелками:

- Ива-ан, у нас хорошо! Хлеба дадим.

- Рядом ходит, а не ухватишь! - с жестокой тоской сказал Кулагин.

Он не признался старшему политруку, что семья его совсем недавно уменьшилась. Умерла в эвакуации дочь, и в этом, как и в том, что ему самому недолго, вероятно, осталось жить, были виноваты немцы. Его напряженная, трудная ненависть к ним стала как бы свойством характера, окрасив в свой цвет отношение Кулагина ко всему окружающему. В целом мире солдат не видел уже ничего, что не заслуживало бы осуждения или насмешки.

- Достать провокатора трудно... Наугад бьем, - согласился Двоеглазов.

- Достанем... Мы же его и достанем, - произнес комиссар убежденно и двинулся по окопу.

Подождав немного, Кулагин пробормотал:

- Посмотрю, как ты его достанешь.

И точно в подтверждение прозвучало из темноты:

- Сдава-айся, Ива-ан! Выходи-и!

Некоторое время солдаты еще палили по немцу, потом перестали. Монотонный и поэтому особенно досаждавший крик долго еще летал над окопом, возникая то справа, то слева... А рядом однообразно плескалась вода, ударяясь в насыпь, стучали, будто дождь, капли. Светлый лимонный рог луны выполз из-за бруствера и слабо посеребрил мокрую землю.

Вернувшись к себе после обхода позиции, Лукин созвал коммунистов. Их вместе с ним собралось всего шесть человек. Комиссар заканчивал уже недлинную речь, когда Николай, посланный с поручением, спустился по скользким ступенькам в блиндаж.

- ...Я не знаю, когда нас сменят... - услышал он мягкий, профессорски округлый голос старшего политрука. - Может быть, это произойдет сегодня же ночью. Может быть, завтра... Я знаю лишь, что мы должны продержаться...

В блиндаже горел единственный электрический фонарик. Он лежал на столе, и несильный свет его был вертикально устремлен вверх. Вокруг прямого синеватого луча толпились невидимые люди. Лишь иногда поблескивало стеклышко в очках Лукина да видны были чьи-то пухлые руки с подсохшей на ногтях землей.

- Нам особенно трудно потому, - продолжал комиссар, - что многие наши люди впервые участвуют в бою... Не обтерпелись еще, не обстрелялись... И мне кажется, что на нас, - он помолчал и поправился, - только на нас лежит ответственность за их поведение под огнем... Но когда и где коммунисты уклонялись от ответственности?

Лукин проговорил это не только для других, но также самому себе. И оттого, что слова, которыми он мысленно себя подбадривал, были произнесены вслух, их убедительность удвоилась для него.

- Когда мы боялись ответственности? - повторил комиссар.

Что-то перехватило дыхание Николая; странная, легкая дрожь возникла в нем, и он слабо ахнул от восхищения.