Ночь полководца

- ...Как видите, я не сказал вам ничего особенно нового, - закончил Лукин. - Пока подкрепление не пришло, мы должны надеяться только на себя и на то, что мы - коммунисты... Пусть в самую тяжелую минуту каждый из нас вспомнит одно слово: партия. С нею мы непобедимы.

Он умолк и кашлянул.

- Кто хочет взять слово? - спросил он изменившимся, тихим голосом.

Бойцы задвигались, но молчали. Человек с отечными руками потрогал пальцами тыльную сторону своей левой кисти, и на ней остались вмятины.

- Я не вижу вас... - проговорил комиссар. - Кто просит слова? Ты, Петровский?

- Все ясно, товарищ старший политрук, - спокойно ответил боец с пухлыми руками.

- В третьем взводе одному мне трудно, - произнес кто-то в темноте. - Не хватает меня на всех... Ну, ничего... Хорошо бы еще гранат нам подкинуть... Поизрасходовались мы.

- Дадим гранат, - пообещал комиссар.

Поодиночке, протискиваясь в узкую дверь, люди разошлись. Лукин погасил фонарик и тоже вышел из блиндажа; следом поспешил Уланов.

Окоп был залит бенгальским, холодным светом ракет. Немцы сериями посылали их в небо, и они повисали там, как гигантские лампы. Отчетливо, до деталей, видны были теперь белые березовые стволы, подпиравшие стенки, мокрая глина бруствера, помертвевшие лица людей, копошившихся у бойниц... Крохотная шляпка гвоздя, на котором висел чей-то противогаз, горела, не сгорая.

Николай осматривался с таким чувством, будто каждую минуту ждал чего-то еще, столь же поразительного. Но дело было не только в обстановке, меняющейся подобно декорациям. Люди в этой баснословной ночи жили, казалось, непостижимой жизнью: будничные, привычные связи между ними рвались, и на смену Приходили новые, более прямые, нерасторжимые... После того, что Николай услышал в блиндаже, он чувствовал себя освободившимся от всех своих забот, кроме самых бескорыстных. Он не знал, что именно должно было еще случиться, но испытывал полную уверенность в том, что и дальше все будет так же хорошо... Когда немцы начали обстрел, он не только не испугался, но ощутил новый горячий интерес к происходившему.

Противник боялся, видимо, накрыть свое расположение: мины ложились преимущественно позади окопа. Там то и дело поднимались сверкающие всплески, похожие на деревья. Они вырастали мгновенно и с шумом осыпались, обдавая брызгами бруствер. Коротко свистели над головами осколки и шмякались о землю... Лукин сидел на выступе у входа в блиндаж, и Николай присел рядом. Комиссар снял очки, оберегая единственное уцелевшее стеклышко, но тем и ограничились его заботы о себе. Иногда он доставал из кармана сухарные крошки и ссыпал их в рот. Это тоже казалось Николаю удивительным - сидеть, как на завалинке, невозмутимо глядя на шумящий вокруг смертный сад. И юноша с трудом удерживался от желания положить руку на плечо старшего политрука, который так ему нравился.

Налет продолжался больше получаса, однако потерь у Лукина почти не насчитывалось. Когда минометы смолкли, снова со стороны немцев донесся знакомый голос:

- Ива-ан, сдавайся... У нас во-одка есть...

- Тупицы! - с сердцем закричал Николай.

Неожиданно забил пулемет на правом фланге, и через минуту-другую стреляли все защитники рубежа. Немцы контратаковали, и комиссар, надев очки, поднялся к своей смотровой щели. Николай приник к свободной бойнице скорее из любопытства, чем из ясного сознания необходимости. Сперва он ничего не видел, кроме взрытой земли, залитой неживым светом, исчерченной чернильными тенями, потом заметил ползущего человека. Позабыв обо всем, он следил за его неловкими, хватающими движениями... Вдруг словно кто-то шепнул Николаю:

"Да ведь это немец!"

И юноша заспешил, прилаживаясь к винтовке, сразу ставшей неповоротливой, громоздкой. Дослав патрон, он помедлил немного, преодолевая смутное сопротивление, так как в первый раз стрелял по человеку, которого ясно видел. Но рядом гремели частые выстрелы, и Николай тоже нажал спуск. Немец, тем не менее, продолжал ползти, низко опустив голову в тусклой каске; в стороне от него карабкался по отвалам другой... Николай, почти не целясь, выстрелил снова, два раза подряд, и опять не попал. Тогда он испугался, что немец сию минуту ворвется в окоп. Судорожно припоминая правила стрельбы, он поймал, наконец, в колечко прицела серую каску и, задержав дыхание, выстрелил... Немец мотнул головой, попытался отползти назад и - распластался...

"Я убил его!.." - изумившись, подумал юноша.

Бой шел по всей линии окопа. Оружие нагрелось от стрельбы, и эта теплота была приятна озябшим рукам солдат. На правом фланге огонь ослабел, - противник был там отброшен; слева он все еще пытался пройти. Соскочив со ступеньки, Лукин зашагал к пулемету, стучавшему неподалеку. Уже приблизившись к "гочкису", похожему на гигантскую муху, сотрясающуюся от желания взлететь, комиссар заметил, что идет по воде. Поток, едва не достигавший колен, катился по дну окопа, отражая в себе крупные звезды ракет. Лукин затоптался, оглядываясь. К нему бежал тучный Егоров, командир взвода, громко крича, что на правом фланге обрушилась насыпь.