Ночь с Достоевским

– Отчего это вы так невеселы? – спросила она, когда мы вышли в сад.

– Чему-ж мне радоваться?

– Не радоваться, но быть, как все. Знаете ли что? Мне давно хотелось с вами поговорить. Вы отличный человек, но вы большой эгоист. Вас нужно исправить и тогда из вас будет что-нибудь хорошее. Отчего вы бегаете людей? Это непростительно, потому что таких людей, как вы, немного.

Я засмеялся.

– Хандрить не хорошо! – сказала она, не обращая внимания на мой смех.

– Вы, кажется, хотите привести меня на путь истинный? – сказал я со злостью.

Зенаида молчала. На лице её не было и тени досады.

– Вы хотите щеголять сердцем, продолжал я. – Это старая штука!

Она молчала. Лицо её было спокойно и грустно.

Мы встретились с сестрами, и я их оставил.

На душе моей легло какое-то гадкое, беспокойное чувство, больное сердце ныло от постороннего прикосновения. – Что она ко мне пристает? Что ей нужно? – думал я и меня разбирала злость.

Я долго гулял в роще и поздно вечером, возвращаясь домой, я увидал Зенаиду. Она сидела у ворот на скамейке и слегка покачивалась на месте, как это было всегда, когда она задумывалась. По мере того, как я подходил, враждебные чувства мои к этой женщине смешались с другими, противоположными чувствами, внезапно нахлынувшими при взгляде на неё. Голова моя шла кругом; сердце замирало: я готов был броситься перед нею на колени, излить мою душу… Но я опомнился и прошел быстро, не взглянув на неё.

– Александр, – крикнула она мне вслед: – подите сюда!

Я остановился, не верил ушам и не обернулся назад, до тех пор, пока снова не услышал: – Александр, подите сюда!

Я подошёл.

– Вы сердитесь? – сказала она и протянула мне руку. – Помиримтесь! – и в выражении голоса, с которым были сказаны эти простые слова, в выражении её светлых глаз – было столько искренности, участия и симпатии… Я горячо целовал её руку и не знаю, чем бы кончил эту сцену, если бы она не прервала меня:

– Пойдём домой! Поздно, – сказала она.

Мы пошли. Она о чём-то заговаривала; я слушал её голос и ловил слова, не разбирая смысла: сердце моё было полно безотчётного довольства. Мы вошли в дом. Она пошла на балкон: я следовал за нею, не отдавая себе отчета, для чего я это делал. Мы много говорили. Я никогда не забуду этого вечера. Погода были недурна: ночь самая обыкновенная, но тем не менее прекрасная; прекрасная своей примиряющей тишиной, своею торжественностью. Деревья сада тихо качали кудрявыми вершинами и сетка их тени слегка шевелилась на полу балка. Красивая голова моей собеседницы и вся её грациозная фигура четко рисовалась в полумраке; мягкий воздух будто гладил меня по лицу и чувство наслаждения разлилось у меня в груди: то же чувство светилось в неподвижном, будто забывшемся взгляде Зенаиды. Я был готов согласиться, что жизнь прекрасна, что в ней много высоких наслаждений, и может-быть в это время нефальшиво понимал её простой, глубокий смысл.

– Да, хорошо жить на свете! – сказал я.

– Тому, кто умеет находить хорошее и пользоваться им, ответила Зенаида, и будто в подтверждения её слов из залы принеслись звуки фортепьяно: Нелли пела «Гондольер молодой». Я очень любил эту песню: слова её, выражение, с которым они были пропеты, затронули моё сердце и заронили в него чувство самонадеянности и довольства. Я верил в возможность счастья, а время шло и безвозвратно уносило вместе с сором будничной жизни всё, что в ней было редкого и дорогого…

VI

Зенаида пыталась внести смысл в дом моей матери, окружила себя людьми с здравыми понятиями, с новыми воззрениями: то были большею частью молодые люди без громких имен и связей, с одними личными достоинствами. Она много читала и почти никуда не выезжала: всё это сильно не нравилось моей матери, и она приписывала её занятия и поступки желанию показать себя достойнее её дочерей и племянниц, воспитанием которых очень гордилась. Сестры отдалялись от Зенаиды и по-своему обсуживали и осмеивали её слова и поступки. Зенаида с обыкновенным своим тактом, полным достоинства и благоприятства, отстаивала себя и, всегда верная себя, твёрдо шла своим путем, несмотря на мелкие оскорбления и придирки. Явление этой личности произвело сильное впечатление в нашем семействе; каждый волею или неволей чувствовал её влияние. Я видел в Зенаиде мой идеал женщины; её жажде деятельности и знаний, мечтам о свободе, презрению пустоты и мелочности – я горячо сочувствовал.

– Нет, вы не правы, – сказала мне Зенаида, когда я говорил ей о моих бесплодных трудах, растраченных напрасно силах: – у жизни есть цели, для которых можно отдать жизнь, есть мгновения, за которые можно много и долго страдать.

– Укажите мне эти цели, дайте мне эти мгновения! – сказал я в порыве невыразимой тоски. Она молчала.

– Чем же заплатит мне жизнь за все верования, которые она отняла, – говорил я, – за все благородные стремления, которым она посмеялась?

– Так вот оно что! Вы хотите торговаться с жизнью и боитесь проиграть… Вы слишком мелочны, слишком расчётливы и себялюбивы: вы не стоите лучшей участи.

– Разве я говорю о возмездии? Я только хочу видеть результат моих усилий…

– Ждите.