Ночь с Достоевским

Вчера Ф.М. опять ко мне приставал. Он говорил, что я слишком серьёзно и строго смотрю на вещи, которые того не стоят. Я сказала, что тут есть одна причина, которой прежде мне не приходилось высказать. Потом он сказал, что меня заедает утилитарность. Я сказала, что утилитарности не могу иметь, хотя и есть некоторое поползновение. Он [не] согласился, сказав, что имеет доказательства. Ему, повидимому, хотелось знать причину моего упорства. Он старался его отгадать.

– Ты не знаешь, это не то, – отвечала я на разные его предположения.

У него была мысль, что это каприз, желание помучить.

*) Реtit Napoleon – не совсем точное название памфлета Виктора Гюго Nароlеоn 1е Реtit, направленного против Наполеона III.

– Ты знаешь, – говорил он, – что мужчину нельзя так долго мучить, он, наконец, бросит добиваться.

Я не могла не улыбнуться и едва не спросила, для чего он это говорил.

– Всему этому есть одна главная причина – начал положительно (после я узнала, что

он не был уверен в том, что говорил), – причина, которая внушает мне омерзение; – это полуост[ров]*).

Это неожиданное напоминание очень взволновало меня.

– Ты надеешься.

Я молчала.

– Теперь ты не возражаешь, – сказал он, – не говоришь, что это не то.

Я молчала.

– Я не имею ничего к этому человеку, потому что это слишком пустой человек.

– Я нисколько не надеюсь, мне нечего надеяться, – сказала я, подумав.

Он ждал возражения, но его не было, я чувствовала справедливость этих слов.

– Это ничего не значит, рассудком ты можешь отвергать все ожидания, это не мешает.

Он внезапно встал и пошёл лечь на постель. Я стала ходить по комнате. Мысль моя вдруг обновилась, мне, в самом деле, блеснула какая-то надежда. Я стала, не стыдясь, надеяться.

Проснувшись, он сделался необыкновенно развязен, весел и навязчив. Точно он хотел этим победить внутреннюю обидную грусть и насолить мне.

Я с недоумением смотрела на его странные выходки. Он будто хотел обратить всё в смех, чтоб уязвить меня, но я только смотрела на него удивлёнными глазами.

– Не хороший ты какой, – сказала я, наконец, просто.

– Чем? Что я сделал?

– Так, в Пар[иже] и Турине ты был лучше. Отчего ты такой весёлый?

– Это весёлость досадная, – сказал он и ушёл, но скоро пришёл опять.

– Нехорошо мне, – сказал он серьёзно и печально. – Я осматриваю всё как будто по обязанности, как будто учу урок; я думал, по крайней мере, тебя развлечь.

Я с жаром обвила его шею руками и сказала, что он для меня много сделал, что мне очень приятно.

– Нет, – сказал он печально, – ты едешь в Испанию.

Мне как-то страшно и больно – сладко от намеков о Саль[вадоре]. Какая, однако, дичь во всём, что было между мной и Саль[вадором]. Какая бездна противоречий в отношениях его ко мне!

Ф[ёдор] М[ихайлович] опять всё обратил в шутку и, уходя от меня, сказал, что ему унизительно так меня оставлять (это было в 1 час ночи. Я раздетая лежала в постели). «Ибо россияне никогда не отступали».

6 октября. Неаполь.

В Риме раз на улице встретила процессию: вели двух воров, молодых людей (20 и 16); на это зрелище сбежалась смотреть (нес)тройная толпа, дамы в экипажах останавливались и приподнимались.

В Неаполе, как только вышли в первый день на улицу, какая-то женщина сунула мне в руку жёлтый цветок и стала требовать денег; я встретила несколько таких женщин в первый день, но теперь их более нет. Дети тоже пристают с просьбой (одно слово неразборчиво) и когда одному дашь, – собирается около целая куча. Если не даёшь, они выпрашивают всеми средствами: смешат вас, делают вам гримасы, кувыркаются

*) «Причина, которая внушает мне омерзение – это полуостров», – подразумевается Испания, родина Сальвадора.

перед вами, развёртывают свои лохмотья и показывают голое тело. Когда извозчику прибавишь хоть гривенник, он бросится целовать руки. Если на улице чего спрашиваешь и не можешь растолковать, собирается целая куча и стараются растолковать. Вчера была в Колизее. Солдат, который провожал туда, тотчас мне сказал, что я русская, узнал по лицу. В трактире, подле Колизея, встретился какой-то господин, который заговорил по-русски; начал с того, что такую вдруг резкую

перемену климата встретил он в несколько дней тут (он из Петербурга) и перешёл к тому, что Генуя скучна, не даёт ничего для жизни умственной, что он её не любит, несмотря на то, что уроженец генуэзский и предки его там существовали за семьсот лет назад и у него там имение.

Он успел сообщить мне, что у него в России жена и 10 человек детей, что он знает Россию и был управляющим, что в Неаполе служит тут.

По дороге от Рима до Неаполя нас очень часто обыскивали и беспрестанно требовали паспорты.

Париж, 22 октября.