Ночь с Достоевским

А вчера, прощаясь, я сказала лейб-медику, что адрес К. не верен. Он предложил узнать, так как видит его каждый день. И сегодня, идя к гр[афине], по улице Ecole de Medecine вдруг встречаю его. Я не ожидала. Я как-то смутилась и растерялась, даже мои щёки облились горячим румянцем, я на него не смотрела, но он был как будто смелее, самоувереннее. Бедное сердце!..

Он, кажется, похорошел. Верхняя губа его покрылась жёлтым пухом, и это придаёт мужественный отпечаток его оригинальному, энергичному лицу. Как хорошо это лицо! Есть в нем какая-то юношеская мощь, сама себя не сознающая.

28 января.

Вчера за обедом Усов предложил идти в театр Бабино, и мы отправились вчетвером: я, он, хозяин и Никалопуло. Страшная грязь этот театр! Говорятся сальности и дамы выделывают такие жесты, что смотреть совестно. Это смесь сала и глупости и наглости солдатской. Публика, состоящая из работниц, большей частью хохотала от чистого сердца. Не грязь тут особенно заразительна, а её смелость и успех, если б я видела подобную картину в … (одно слово не разобрано), это понятно, но в публике, в театре! В нашу ложу, в которой я с Усовым занимаем первые места, забралось множество студентов, которые вели себя очень фамильярно: стучали без милосердия, кричали, делали вслух разные замечания актёрам. Усов стал уверять меня, что их выведут, но всё ограничилось замечанием прислуги театральной. В антракте У[сов] предложил мне идти в кафе. После ещё картины! Страшная распущенность и фамильярность запечатлены на всём и на всех. Около нас сидели двое молодых людей с чахоточными фигурами и дулись в картишки; около одного из них сидела дама и рассеянно что-то пила из чашки. По временам она обращалась к своему соседу, играющему в карты, и клала руку ему на плечо; он, как спросонья, к ней обёртывался и трепал её по щеке. С другой стороны другая дама, но в шляпке, сидела между мужчинами и читала «Petit journal». Сидевший против неё господин, с которым она была фамильярнее, к ней обращался и целовал её руку. Эти дамы некрасивы и вялы. Хозяйка к нам подбежала с необыкновенной развязностью и, положив свою руку на мою и наклонясь к нам обоим, сказала, что сейчас нам будет спрошенное нами пиво. А в театре я заметила, как делают знакомства молодой человек с дамой, сидевшей рядом. Он в антракте, разговаривая с ней, смотрел ей в лицо и поправлял её шаль.

Люкрас усердно ухаживает за М-ме Верлей, но как глупо и нахально это ухаживание. Он становится в стороне от взглядов других в картинную позу и не сводит с неё сладких глаз, садится в конце обеда в соседней тёмной комнате против дверей и оттуда наводит на неё глаза.

Сегодня лейб-медик давал мне урок. У меня были расстроены нервы, и я несколько раз во время чтения принималась плакать. Он, кажется, был тронут, но, вероятно, не мог определить причины этого волнения. Сначала я сидела на диване, а он у камина, но когда у соседей стали играть на фортепиано, он подвинулся ко мне довольно близко, облокотился на диван, так что, когда кто-то постучался, он отодвинулся (была племянница хозяйки), но я на него не смотрела и потому не видела ни позы, ни выражения лица. Когда кончили, он спросил, когда придти. Я назначила вторник, он обещал зайти в понедельник, узнать о здоровьи.

Я заговорила что-то о поездке в Испанию. Он сказал, что для неё, кажется, не нужно вовсе визировать паспорта. Я утверждала: нужно. – Вы всё знаете, что касается Испании – заметил он (нет, мало знала, если б знала, не то бы было). Он не сказал, однако, адрес Плантатора. Следующий раз спрошу. Он сказал, говоря о моей поездке, что это хорошее дело, что и ему хотелось бы проехать в те края.

Я ему скажу, что он не понравился племяннице хозяйки, но что я ей сказала, будто он добрый, только с женскими капризами.

4 февраля. Суббота.

На днях выхожу из омнибуса около Пале-Рояля. Какая-то девочка подошла ко мне и предложила купить пуговицы. Я дала денег и отказывалась от пуговиц, но она настаивала, чтобы я их взяла. Я взяла пуговицы и дала ей ещё денег, но она снова стала совать мне пуговицы, от которых я снова отказывалась.

– Довольно, ей больше не нужно пуговиц, оставь её, – вмешался кондуктор, стоявший подле и, обращаясь ко мне, объяснил, что эта девочка никогда не берёт денег даром, и при этом воздал ей должную честь.

Сегодня был лейб-медик. Он приходил было прощаться и дать последний урок, но оказалось, что ещё увидимся. Он был расстроен и ушёл, не докончив урок, сказал, что болен.

– Это заметно, – отвечала я. – Что у вас?

– Не знаю сам.

– Простудились или не спали?

– Не спал, скверно спал. Когда бы не спал, то это по причине, а тут их не было.

Я не говорила ничего, и мы расстались, как обыкновенно.

– Вы непременно придёте в понедельник? – спросила я его. – Да, я ведь должен ещё принести вам адрес (разве для этого только?). Он говорил об адресе Кор., но я сделала вид, что понимаю адрес доктора в Моntpelier.

Перед этим, когда он был, я сказала, что теперь, когда увидимся, он будет занимать у меня второе место, как медик, первое займёт сестра.