Ночь с Достоевским

Он поспешно подошёл ко мне и пожал мою руку.

– Или отложить до того, когда случится transformation – сказал он, вспомнив читанную книгу и ответил сам себе: «или будет поздно…».

– Прощайте.

Он мне говорил, что постарается увидеть меня прежде субботы. Потом он заметил, что молодые люди не затворили дверь и что я должна их за это побранить.

Графиня была сегодня; отдавая ей повесть её сына, я сказаала ей, что на месте цензора запретила бы её. *) Вот ловкая штука… лестная и добросовестная.

Суббота. Декабрь 1864 года.

На днях сделалась больна и к тому же вышла чепуха из-за денег, по которой нужно было ехать к банкиру. Я попросила гр[афиню] придти посоветовать, что делать. Она тотчас пришла, но была холодна, советовала поручить дело Бени. Я сказала, что он занят и мы с ним не дружны. Она усомнилась, что он занят. Посоветовала обратиться к Алхазову. Это было более всего невозможно. Посоветовала к Утину. Я не сказала ничего, а когда пришлось говорить, сказала, попрошу хозяйку.

На другой день я послала Утину письмо, прося его поскорее придти, говоря, что больна. Мне сказали, что сейчас придёт, но он пришёл через 4 часа и пришёл с Салиасом. Он уже был у них и знал всё моё дело. Я была взволнована чтением и потом этим явлением и была с ними груба и, особенно, с Салиасом. Когда он сказал: нужно вас посещать, я ответила, зачем?

Утин пришёл на другой день, я ему сказала, что вспоминаю, что была груба с Салиасом, и он сознался и сказал, что даже удивился. Сказал ещё, что Салиас обиделся за что-то накануне, что было вовсе не законно.

Я сказала Утину, что видела Саrrive’а, и что он просил у меня позволения познакомить меня с своим товарищем. – Когда они придут? – спросил он.

Я отвечала: не знаю.

Вот уж самолюбие и затронуто, рады придти, когда хорошо мне и без них.

– Скучно вам? – спросил Утин.

– Нет, ничего, – ответила я, – я ведь не очень больна и могу заниматься, и чем же отличается собственно теперешняя моя жизнь от всегдашней?

– Я спросил, потому что вы вздохнули.

Прощаясь, он мне сказал, что с ним я не должна опасаться, он будет понимать мои слова так, как надо.

Сделавшись больна, я вечером написала записку Веnni; он пришёл на другой день рано утром, когда я была в постели. Отворяя дверь ему, я сказала, чтоб он подождал, когда я лягу в постель. Я улеглась. Он вошёл. Он был очень встревожен и, прощаясь, жал мою руку так сильно. Я слегка удержала его руку. Но он пошёл. Потом он пришёл вечером и на другой день, и на третий. На другой день он долго сидел со мной, сидел, развалясь в противоположном углу, и говорил много, хорошо, но он был совершенно спокоен. Он говорил, как дурно, что люди не уважают свободы других при дружбе, знакомстве даже: «Ну, он мой друг, – говорил он, – какое ему дело, что завтра я украду деньги, всякий отвечает за себя».

Сегодня я брала у него урок. Мне стало жарко сидеть у печки, я отодвинулась и,

*) Повесть Вадима, по всей вероятности, та же «Тьма», напечатанная в 12 книге «Современника» в 1863 г. и удостоившаяся лестного отзыва со стороны Герцена.

наконец, ушла. Он сказал, что я очень далеко. – Так подите сюда! Но он не пошёл. Я сказала, что деньги менять нужно, он вызвался мне сам разменять, и я дала ему, чтоб ещё раз его увидеть. Он пришёл, но в этот раз у меня был Саrrive. Он точно не в духе стал, когда заметил его, и скоро ушёл, сказав, что придёт во вторник, т. е. когда только нужен, потому что я уже почти здорова. Гордый мальчик!

Понедельник.

Я теперь думаю о моём возвращении в Россию. Куда я поеду, к кому? к брату, отцу? Я никогда не могу быть свободна так, как мне нужно, и какая цель выносить зависимость? Что у меня общего с этими людьми? Идеи проводить! глупо. Да и детей мне своих никто не даст. Мне кажется, что в России теперь совсем не так худо, как говорят. Ведь какая, собственно, цель всего, – чтоб хорошо было народу, т.-е. чтоб он ел хорошо, а он ест лучше, чем когда-либо, а с этим он пойдёт далеко, а что университеты-то закрыты, – экая важность!

Как-то мой лейб-медик говорил, что нет у него отечества, а что такое значит: иметь отечество?

14 Декабря.

В воскресенье был Алхазов; рассказывал о притеснениях, которые у них делают. Он приходит в отчаяние от невозможности что-нибудь сделать, он хочет ехать в Турцию: там свободнее. Вот положение современного человека! искать свободы в Турции! Эта мысль мне понравилась.

– По крайней мере, там не нужно надевать фрака и перчаток, – сказал он. Потом он говорил, что хотел выписать маленького брата, – там плохи школы, – но раздумал, смотря на здешние нравы. Конечно, я мог следить за ним, сказал он, но то многое, что могу сделать для него, не заменит то, чего он лишится: я не могу заменить ему мать и братьев, природы, всего того, из чего складываются впечатления, из которых образуется характер, а это главное. Учение можно добавить после, а характера не приобретёшь. Мы с ним от души потолковали.