Ночь с Достоевским

– Прости меня, – повторила она и продолжала на него глядеть тем же глубоким, кротко-любящим, грустно умоляющим взглядом, которым точно хотела излить всю душу.

– Вот этот взгляд мне знаком, – сказал Лосницкий тронуто и тихо гладя её волосы: – давно я его не встречал.

– Отчего ты такой мрачный? Зачем не хочешь быть весел? – говорила она задумчиво и ища выражения.

– Полно, что ты! Отчего не весел? Так.

– Ты не хочешь говорить со мной! Ты сердишься.

– Что за вздор! – проговорил Лосницкий и невольно вздохнул.

– Скучно мне, – начал он серьёзно и печально, – всё чужое кругом, всё постылое. Я поехал с тем, чтобы тебя занять, успокоить, развлечь, дать работу голове, и вот уже четыре месяца, как мы в разъездах, и ты только грустишь и, кажется, ничего больше знать не хочешь.

– Разве ты не знаешь меня? Я всегда такая была.

– Была, это так, но теперь, когда ты свободна идти куда хочешь, делать что хочешь. Скажи, чего недостаёт тебе?

– Чего? Я всё потеряла. У меня ничего нет. Моя молодость прошла без радости, я истощила себя в ежедневной борьбе с людьми и обстоятельствами, мои силы не вынесли, и люди заклеймили меня насмешкой и презрением, родные отвернулись от меня. Куда я пойду? Кому я нужна? Что начну делать?

– Разве нельзя создать себе дело, заставить любить и уважать себя? Нет, это не то. Тут есть другая более основательная причина, то, что меня возмущает и чего я не могу объяснить себе. Скажи лучше, что ты любишь… – И он пристально смотрел на неё.

Бледные щеки Анны мгновенно вспыхнули, но через минуту стали ещё бледнеё.

– Ты молчишь… Ты не хочешь меня опровергнуть…

Анна, в самом деле, молчала.

Она сидела, погруженная в какую-то думу, не то занятая мечтой о будущем, не то воспоминанием о прошлом, только мысли её были далеко, очень далеко.

– Ты любишь, значит, ты надеешься.

– Мне нечего надеяться, – сказала она.

– Ты рассуждаёшь так рассудком, но у сердца своя логика. Он ждал возражения, но его не последовало, напротив: Анна встала и пошла вон, она ушла в свою комнату и затворила за собой дверь.

Прошло несколько дней. Был тихий ясный вечер. Лосницкий и Анна шли по дороге в поле, не далеко от своего дома. Они прогуливались. Анна была в спокойном, созерцательном настроении духа, она всё время молчала. Лосницкий тоже казался задумчивым, но он по временам взглядывал на лицо Анны, это чудное лицо, которое было изображением её души и отражало на себе каждое её движение. В эту минуту Анна всецело поддалась влиянию окружающей её природы. Перед ней стоял город, резко выдавался он своим тёмно-серым грязноватым колоритом на ярком фоне неба; остроконечные главы его церквей далеко бежали вверх и незаметно терялись в блестящем пространстве. Между ними поднималось какое-то огромное полуразрушенное здание. Оно возвышалось над всем окружающим, как хищное тело обезглавленного исполина, выставляя на удивление веков свои грандиозные атлетические формы. Какое-то кудрявое растение украшало его сверху, оно покрывало его обезображенные члены и, далеко протягиваясь гибкими ползучими ветвями, старалось заключить его в нежные объятия. С другой стороны выдавались, нарядные в своём снеге, окрашенные нежными цветами солнечных лучей, не высоко (так в подлиннике) Совены. Чистый прозрачный воздух юга, с доверчивой любовью обнимая всё окружающее, выставлял его особенно рельефно; самых отдалённых предметов он не прятал в таинственном тумане от влюблённого взора человека.

Утомлённая наслаждением этого зрелища, Анна остановилась. Она села на землю на краю возвышения, круто прорезанного дорогой, и вся душа её перешла во взоры… Сердце её наполнилось чудным спокойствием.

– О чём ты задумалась? – спросил её Лосницкий.

– Так.

– А я всё смотрел на тебя в это время. У тебя бывает иногда странное лицо, когда ты задумываешься, так и теперь оно так быстро и резко менялось… Как жаль, что ты не можешь видеть в эти минуты своего лица! Ты ведь понятия не имеешь о нём. Оно так хорошо! Я вспоминаю теперь суждения людей о твоей красоте. Но что эта красота, о которой они толкуют, перед той, которую знаю я один.

– Пожалуйста, – не говори о моём лице, – перебила его Анна.

– Я знал, что ты рассердишься, а всё-таки сказал.

– Ну, довольно, пойдём, – сказала А[нна] вставая.

– Тебе, кажется, и то неприятно, что я любуюсь тобой; я тебя понимаю, – сказал с горечью Лос[ницкий].

– Вот выдумал ещё, перестань!

– Хорошо. Пойдём. Но куда идти?

– Куда хочешь, – сказала А[нна], и Лос[ницкому] послышалась в её голосе знакомая нота: не то грусти, не то апатии или того и другого вместе. Забывая себя, он с особенной нежностью взял руку Анны и повёл молодую женщину домой. Она следовала за ним почти машинально, но от неё не скрылось его сердечное движение, и в свою очередь сердце Анны наполнилось грустной нежностью. Воспоминание первой любви, воспоминание молодости повеяли на неё и перешли в тихую нежную меланхолию. – Куда всё это прошло? – подумала она. И вместо всякого ответа явился ей другой вопрос: неужели всё кончено? И затем следовал целый ряд вопросов.