Лео жмет на педаль газа, и машина рвет с места. Старый кадиллак с плюшевым серым интерьером, напоминающим внутренность гроба. Джессалин уже забыла, куда они едут… куда она согласилась ехать со своим компаньоном… на вечеринку, прием, фандрайзинг в театре или в бальный зал отеля, где разноцветные воздушные шары взмывают к высокому потолку и блондинка сладким голосом ведет «негласный аукцион», пока вдова мысленно ищет вентиляционную трубу или канал теплотрассы, через которые можно было бы незаметно улизнуть.
Он ее пожалеет. Это обещание?
Рядом с Лео Колвином она онемела. Хотя обычно Джессалин Маккларен способна сказать ему несколько теплых слов.
Лео ведет машину нервно. Он сильно расстроен. Эта его сторона – тонкокожий, недовольный, отбивающийся – до сих пор была от нее закрыта. Она испытывает облегчение! И он наверняка тоже.
Он сворачивает на подъездную дорожку и резко тормозит. Джессалин быстро открывает дверь и выходит, весело, даже ветрено бросая через плечо обомлевшему водителю:
– До свидания, Лео. Спасибо, что подвезли.
Больше никаких цветов от Лео Колвина! Джессалин с облегчением выбрасывает в мусорное ведро недельной давности букет с пожелтевшими свернувшимися лепестками, а вот вазу с пенистым рисунком пожалела.
Тщательно ее вымыв, вдова убирает вазу в шкафчик.
Она испытывает необыкновенный прилив энергии, счастья и готова уже сегодня приступить к разбору мужниных вещей.
Звонит телефон. На автоответчике звучит обиженный голос Беверли.
– Миссис Маккларен?
– Да, это я.
Новый доставщик цветов. Вообще фургон другой.
Молодой доставщик, по виду латиноамериканец, смотрит на нее в сомнении. Это хозяйка дома? На Олд-Фарм-роуд? Растрепанные седые волосы до плеч, неряшливые брюки, бесформенный серый пуловер с замызганными манжетами, никакой косметики, босоногая… стоит на пороге солидного старинного особняка.
– Я миссис Маккларен, можете мне поверить. Спасибо!
Джессалин не хочется расписываться в получении, но она это делает. Есть подозрение, что это не от Лео Колвина.
Единственная белая калла. Красивый восковой цветок на длинном изящном бледно-зеленом стебле напоминает скульптуру. Уже в кухне Джессалин аккуратно снимает хрустящий целлофан.
Хьюго? Кто бы это мог быть?
Запоздалые соболезнования от какого-то приятеля Уайти. Видимо, только сейчас узнал о его
(Но тогда почему
Приятель, знакомый, бизнес-партнер, мало ли. Наверняка вдова с ним сталкивалась, может, даже не один раз, при встрече сразу узнает, когда этот Хьюго подойдет к ней в публичном месте, чтобы пожать ей руку и сказать, как его шокировало известие о смерти Уайти и как им всем будет его не хватать.
Так она предпочитает думать.
Джессалин ставит почти метровый цветок в высокую хрустальную вазу на рабочий столик в кухне, чтобы тот был у нее на виду. Вдова в основном живет теперь в двух пространствах – наверху в спальне и внизу на кухне.
Эта калла особенная. Она источает тонкий и какой-то невыразимый аромат, сравнимый с чем-то смутным… то ли шепотом, то ли прикосновением.
– Уайти, я так больше не могу.
Она выходит из дому в одной из его курток и спускается с холма к речке. «А ведь ты этого не планировала», – оценивает она свое решение со стороны.
Сама удивляется своей решимости. И ноги уже не подкашиваются, твердо шагает в крепких ботинках по мокрой траве сквозь туман, чем-то похожий на выдохи.
Всю ночь дождь хлестал в окна. Раннее апрельское утро, пронизывающий холод, но небо уже светлеет, лучи пробиваются сквозь плотные тучи. Похоже на просвечивание яйца. Природа не может оставаться темной, если источник света достаточно мощный.
С речки доносится кваканье древесных лягушат. Новорожденные, думает про себя Джессалин.
Она натягивает на голову мужскую куртку. Прядка ломких седых волос застревает в молнии. Сама не понимает, зачем вышла из дому под эти пронизывающие порывы ветра.
Та еще ночка. Ее неизменно пугают предрассветные пробные птичьи крики.