Ночь, сон, смерть и звезды

Сон Беверли был чем-то похож, но еще более странный и ужасный. Все происходило в хэммондской больнице, в палате Уайти, вот только под именем Джон Эрл Маккларен в ней лежал совершенно чужой человек. «Хотя лицо размытое, видно, что это не папа. Ну точно не он! А я должна вести себя так, словно это он. Его нельзя обидеть… вдруг он все-таки окажется папой. Может, он неузнаваемо изменился, потому что умер, ну а мы должны вести себя так, чтобы он ни о чем не догадался, иначе это известие может его окончательно добить. Мама тоже в палате… и тоже не похожа на себя… она умоляла нас: „Только ничего ему не говорите!“ Ваших лиц я не видела, и вы не произносили ни слова, но вы точно были где-то рядом. Я подошла к кровати, и этот мужчина ко мне потянулся и попытался заговорить… рот перекосило… он тронул меня за руку… у меня от страха пропал голос! И тут меня разбудил недовольный Стив, потому что я своим криком разбудила его».

София призналась, что не видела ничего такого. Ее сны гладкие, как выровненный граблями песок. Но она часто оказывается на дне песчаной ямы, и, когда она пытается оттуда выбраться, на нее обрушиваются груды песка, вот-вот задохнется. «Мне это снится вместо папы. Я даже слышу голос, как из громкоговорителя: „Ты это видишь вместо папы“. Я хочу проснуться, но не могу, и мой сон длится вечно… хотя это уже не сон».

Вирджил утверждал, что чужие сны его мало интересуют. Сон каждого человека имеет смысл только для него самого, застрявшего в болоте собственной души.

Однако признался, что ему снился Уайти… точнее, возможность его появления. «Я в какой-то большой больнице, но не нашей, должен с кем-то встретиться и перед ним отчитаться. Еду в лифте и не знаю, на каком этаже мне выходить. Зловоние, невозможно дышать. Незнакомые люди в белых больничных халатах… или саванах… все лица очень выразительные… эти люди многое значат в моей жизни… вот только я их никогда раньше не видел. И среди них должен быть папа, но я его не вижу. Или вижу, но не узнаю. Какие-то грубияны швыряют меня на колени. Мне удается спрятаться под лестницей. Оттуда можно на четвереньках выползти туда, где дневной свет и свежий воздух. „Он меня тоже не видит. Он за мной не наблюдает“. Стоит мне только об этом подумать, и сразу становится легко на душе. Как будто ты воздушный шарик. Гелий, веселящий газ! Я просыпаюсь от хохота, а лицо мокрое от слез».

Майская жара

Бешенство поднималось в нем, как ртуть в термометре в жаркий день.

В его случае – не ртуть, а горячая кровь.

Ему хотелось кого-то убить. Задушить своими руками. Он ехал по скоростной трассе. Компакт-диск включен на всю мощь. Пульсирующие ритмы «Металлики» рвут барабанные перепонки.

Том, убавь звук, пожалуйста. Том, нам надо поговорить.

Она изображает волнение. Боится за него, боится его.

Ничего, скоро его благоверной не надо будет ничего изображать.

Жаркий май наступил слишком скоро. Он себя чувствует не в своей тарелке.

Вот так с девочкой, которой даже нет двенадцати: еще вчера ты считал ее ребенком и вдруг узнаешь, что «у Холли начались месячные». Том был огорошен, его покоробило.

Слава богу, не родная дочь, а племянница. Он случайно подслушал разговор Брук с ее двоюродной сестрой, которой всего-то одиннадцать. В следующий раз, увидев Холли, он не мог глаз от нее отвести. «Что-то не так, дядя Том?» – спросила она. Он даже не улыбнулся.

Извините. Жаль, но мне придется вас уволить.

Нескладно вышло. Лучше бы так: Жаль, но я должен вас уволить.

А еще лучше так: Я вас увольняю. Отработаете последние три недели. Сожалею.

На самом деле жалости он не испытывал.

С каждым днем, после того как останки отца поглотило пламя при температуре 1800˚ по Фаренгейту[16], Тому было все труднее изображать жалость, терпение, прощение, доброту.

А ведь им всегда восхищались. Даже в детстве. Высокий крепыш с прямым взглядом, которому можно верить безоговорочно. Про таких говорят: несгибаемый.

И все это полетело в тартарары. Том идет на три буквы.

Эта мысль ударяет в мозг, как электрический разряд.

Да пошли сами они на три буквы, убийцы моего отца.

В «ящике» безмозглые комментаторы обсуждают политику. Потом цены на газ, спорт, погоду.

Погоду, блин!

Вот на что покойники рады были бы пожаловаться – на дождь, на снег. И многое в придачу.

Ссорятся и скулят дети. Достает жена. Сестра Беверли оставляет запись на автоответчике, голос с трагическим придыханием: Том, позвони вечером маме, пожалуйста! Она в депрессии, хотя этого не признает! И она пустила в дом этого жуткого уличного кота… ты должен от него избавиться…

– Да пошла ты, Бев. Вот сама и избавляйся.

Он хохотнул. И в ярости стер запись.