Ночь, сон, смерть и звезды

Мама, пожалуйста, задумайся. Этого человека интересуют только твои деньги.

Он моложе тебя! И ниже тебя в социальном отношении.

Какой-то «художник», дружок Вирджила. Да еще хиппи, в таком почтенном возрасте.

О чем ты думаешь? Еще недавно мы проводили папу. Ты не должна принимать поспешных решений.

Он уже просил у тебя денег? В долг?

Он находился под арестом, если ты не знала. Это опасный человек.

Не оставляй его в доме одного. За ним нужен глаз да глаз.

В нашем доме много красивых вещей, и если что-то пропадет, обратно уже не вернешь.

Ох, что бы сказал папа!

Она не плакала, нет.

Это бесполезно.

Плакала какая-то женщина в соседнем боксе, и не слышать этого было невозможно.

Сначала Джессалин подумала, что невидимая женщина говорит по сотовому телефону и тихо посмеивается (вот уж не к месту), но потом поняла, что та плачет. А если бы это была одна из моих дочерей? Где ее родная мать, чтобы утешить бедняжку?

Десяток занавешенных кабинок, в каждой зеркало (словно в насмешку) и скамеечка, чтобы на ней дожидаться медсестры с клипбордом. О том, сколько кабинок сейчас занято, можно только гадать.

Джессалин предупредили, что следующие рентгеновские снимки будут сделаны «через несколько минут». Несколько уже прошли. Дрожащими пальцами она плотнее завязала на груди тесемки бумазейного халатика.

Под халатиком она до пояса голая. Ее побаливающие маленькие груди могут представлять проблемы для хорошей, четкой маммограммы.

Не выдержав плача, она раздвинула занавеску и робко поинтересовалась, все ли в порядке. Довольно глупый вопрос с учетом обстоятельств.

Она увидела молоденькую барышню, возраста Софии. С виду ребенок, с большими совиными глазами, под которыми залегли тени.

– Я беременна, – прошептала она. – Восемь недель. Утром должны сделать биопсию. – Голос такой жалостливый, а страх такой ощутимый, что Джессалин оставалось только подойти и приобнять ее.

Девочка (такой она ей казалась) обхватила незнакомку и зарыдала.

– Пожалуйста, не надо. Это не поможет… Все будет хорошо… – Джессалин говорила отрывисто, не зная, что еще сказать, но что-то ведь надо, какие-то слова утешения, пусть даже слабого. Слова банальные, пустые, но девочка, дрожавшая в ее объятьях, была ей благодарна.

– Да. Да. Все будет хорошо. Спасибо.

Джессалин спросила, не надо ли кого-то позвать.

– Вашего мужа? Вашу мать?

Зря она задала эти вопросы. Девочка дернулась и резко отвернулась. В зеркале отразилось ее напряженное, восковое лицо.

– Со мной все будет в порядке.

Джессалин не знала, как быть дальше, но до нее быстро дошло, что девочка в ней больше не нуждается, и она вернулась в свой бокс.

Плач прекратился. Вскоре медсестра увела девочку, и та даже не посмотрела в сторону Джессалин, которая, как раскаивающаяся мать, нарочно не задернула занавеску. Ты даешь им шанс помириться или, наоборот, от тебя отмахнуться. Джессалин вспомнила, как это бывало у них в семье, и улыбнулась.

Если результаты рентгена окажутся положительными, пожалуй, первой она известит Софию. У младшей дочери медицинское образование, и она не склонна к излишним эмоциям.

С учетом того, что дозвониться до Лорен в это время дня все равно нереально, она оставит ей запись на домашнем автоответчике.

Затем Беверли. В последнее время отношения у них разладились из-за Хьюго. Но старшая дочь ее очень любит и сразу зарыдает: Ой, мамочка! Я сейчас к тебе приеду. Чем я могу тебе помочь?

Остаются Том и Вирджил, но о них думать пока не хочется.

Хьюго? Как-нибудь потом.

Каждый раз, когда он от нее уезжал, ей казалось, что он больше не вернется. Но Хьюго возвращался.

Отбить у него желание ей не удавалось. Однажды она рассмеялась в ответ на какое-то совсем уж невероятное предложение (на байдарке? по озеру? в лунную ночь?), а он с улыбкой сказал ей: «Ну вот, я уже способен вызвать у вас смех. Хоть что-то».

Джессалин запротестовала: мол, она смеется не над ним.

Значит, над чем-то, предположил он.

Добродушный, веселый. Его (кажется) не оскорбило, но слегка задело то, с какой сухостью Джессалин отреагировала на его поцелуй.

Да, он, конечно, понимает ее чувства. Ее жизнь в какой-то момент сломалась.

Когда умер его отец (совсем молодым, в пятьдесят один год), мать потеряла волю к жизни. Как будто вошла в тоннель души и отдалилась от домочадцев, даже когда все были рядом.

Он поразил Джессалин торжественным прочтением протестантских стихов, которые она последний раз слышала, наверное, еще подростком.