Ночь, сон, смерть и звезды

– Отсутствующие там, а мы здесь. Они тамошние, с нашей точки зрения. Но представь себе, что папа путешествует. Он может находиться в Австралии или в Японии. То есть здесь ты с ним не встретишься. Относительно тебя он там. Таким образом, сам факт, что папы здесь нет, не является качеством его существования, а всего лишь твоим восприятием его существования. Ты меня понимаешь, мама?

Джессалин глядит на вдохновенного сына, напоминающего ясновидящего, чей маленький мозг вместил в себя целый мир.

Она поражена, растеряна. Но в этом каскаде слов ей слышится нечто утешительное, чего ей так не хватало.

Она беспомощно улыбается и мотает головой:

– Нет. Но я постараюсь.

А между тем Вирджил остается на ужин. Может, даже останется ночевать.

Джессалин с удовольствием – она уже забыла, когда последний раз включала плиту или духовку, – готовит сквош, крем-суп из помидоров. В духовке Вирджил размораживает и потом поджаривает тосты из зернового хлеба, пролежавшего в морозилке с октября. Они вместе едят на кухне, за окнами уже ночь с отраженным, каким-то архаичным светом. Впечатление такое, будто за столом собралась вся семья по какому-то праздничному случаю.

– Если бы мы ели мясо, то остатки можно было бы вынести на веранду для лисицы, или кто там был, – в задумчивости говорит Вирджил.

Джессалин даже не знает, как отреагировать на это странное замечание, родившееся из ниоткуда и так же загадочно провалившееся в никуда.

– Да, это фамильная драгоценность. Но не ее.

Лео Колвин произносит «не ее» почти шепотом.

В смысле, не Мод, не его покойной жены.

Он положил кольцо на стол перед Джессалин так, что не заметить его невозможно.

– …сапфир, обрамленный маленькими бриллиантами. Белое золото, немного истерлось со временем. Можно подогнать под ваш палец у ювелира.

Конечно, она знает. Джессалин разглядывает изысканное кольцо. Такого большого сапфира вблизи она никогда не видела. Надо подавить в себе первый импульс – тотчас вернуть подарок.

Или я сначала должна его примерить? – спрашивает она себя.

– Не желаете… его… примерить? Чтобы убедиться…

Лео Колвин разнервничался, обе руки дрожат. И Джессалин чувствует подступающий озноб.

– Лео… мне кажется… не стоит…

Она произнесла это так тихо, что он не расслышал.

Он надел ей кольцо на средний палец правой руки вместо левой. И застыл в пароксизме смущения.

(А где Уайти? Она ждала его презрительной реакции с первой минуты, когда Лео Колвин впервые вошел в их дом, в синем спортивном пиджаке с медными пуговицами, мокасинах с кисточками, галстуке-бабочке, со значком на лацкане, чтобы сопроводить ее на званый ужин.)

– Прелестно! Я даже не сомневался.

У Джессалин так похудели пальцы, что ей пришлось снять подаренные мужем кольца для сохранности. И теперь это бросается в глаза: тонкие голые, обездоленные женские пальцы. Неудивительно, что Лео Колвин решил ей навязать свое кольцо.

Она его снимает и пододвигает к сидящему напротив гостю.

– Но это вам, Джессалин. В знак нашей дружбы…

– Не надо. Слишком…

– Вам… на память.

– Нет, Лео. Это неправильно.

– Неправильно? Но что мне с ним делать? – взмолился он, явно считая ее решение неразумным.

Она еще раз повторила, что это пока неправильно.

– Пока… Значит, в другой раз?

– Ну…

– Через пару месяцев? Тогда вы сочтете это приемлемым?

– Даже не знаю, Лео…

Он бережно берет в руки поистине великолепное кольцо, которое вызывает у нее отстраненное восхищение… но никакой заинтересованности или тем более желания.

Лео кладет кольцо обратно в обтянутую войлоком коробочку, которую прячет во внутренний карман пиджака.

– Вы правы, Джессалин. Время еще не настало.

Вот уже и март. Ее пугает стекающая с карнизов вода. На участке из затвердевшей почвы начинают пробиваться первые крокусы и подснежники.

Твою радость определяет твой самый безрадостный ребенок.

Неужели правда? Джессалин пытается понять: это приговор или призыв к действию?

Она не будет счастлива, если ее ребенок несчастен, или же обязана сделать все, чтобы она и ее дети стали счастливыми?

– Я ушла с работы.

София с вызовом бросает эти слова, едва переступив через порог. Ее белая гладкая кожа блестит, глаза истово моргают.

– Как, София? Почему?

Они обнимаются. Джессалин не перестает удивляться тому, как вымахали ее дети. Даже младшая дочь.

София старается сдерживать слезы. Мать тоже.

Первое, о чем думают дети, приходя в родительский дом: А где Уайти? Почему мама одна? Это читается в их глазах. В том, как они спешат скрыть за улыбкой чудовищную неловкость.

София на взводе, беспокойная, возбужденная. Ей есть что рассказать матери, но она это будет делать дозированно, с точностью ученого. Из всех детей София всегда лучше других справлялась с болью.

– Мама, ты посмотри на себя в зеркало!

Она старается этого не делать по возможности.

Дочь смеется, мать подхватывает. Что можно сказать о вдове, которая предалась скорби!

– Но какие у тебя красивые белоснежные волосы… только не мешало бы их причесать.