Ночь в номере 103

Ворон кричал трижды, замолкал и снова отправлял к небу, улегшемуся на неровное ложе гор, троекратный призыв. Надсадное карканье свидетельствовало о вмешательстве неведомых сил в человеческие дела. Птица несла послание Хакусане: жди-пожди, скоро свершится воля богов. Несла она вести и Госпоже: наступила ночь, люди загасили фонари, оставили один, большой и красный, чтобы ты нашла дорогу к успокоению.

– Сегодня ты зовешь еще и осень, – сказала Хакусана ворону. – Оттого твой крик напоминает мой кашель.

В подтверждение догадки легкие Хакусаны заполнил щекочущий холод, грудь содрогнулась – женщина закаркала, подражая птице, вытерла кровь с губ.

– Боль возвращается, Госпожа возвращается, не меняется ничего. И ты, ворон, быть может, один и тот же. Разделил со мной не просто августовскую ночь, – вечность. Слышала, в городах истребляют твоих братьев. Мол, вы портите жизнь. Напоминаете о прошлом, о родстве человека с природой. Человек не склонен вспоминать давно забытых родственников. Я бы могла приютить вас всех. От вас куда больше прока, чем от моих работников. А вы примете старую женщину? Нам будет о чем поговорить, несчастливая птица.

Спазмы мешали разговаривать. Ворон выслушал сбивчивую речь Хакусаны и закаркал в ответ: три-пауза-три – я понимаю твою боль, несчастливая женщина.

– О, нет же, я вполне довольна. Сегодня, возможно, стану еще и свободна. Вырастут ли у меня крылья? Каково смотреть на мир с вершины сосны?

– Оками-сан, ты уже на месте. Не удивлен.

Старший внук ходил бесшумно.

«Ишь, – хмыкнула Хакусана. – Распустил белые волосы, встал рядом с бледной тенью. Все так же юн и удручен. С годами сильнее походит на призрака, растерял веселые нотки в голосе, если и не каркает как ворон, то скрежещет как уставший от жизни старик. Единственное, что осталось от прежнего Рюу, – жар».

Хакусана подошла ближе к внуку. Его тепло изгоняло кашель, но, она твердо выучила урок, могло сжечь. С приходом внука воздух сгустился, ворон с шумом слетел с ветки. Он исполнил предназначение.

– Ждать не долго, – пообещала Хакусана внуку. Половина фразы застряла в надорванном горле.

– Нездоровится, бабушка? – озаботился Рюу.

Хакусана почти поверила в его искренность.

– Ты идиот, – проскрипела она сквозь зубы.

– У меня отличный учитель, – не остался в долгу внук.

Он запрокинул голову, изучал стремительно темнеющее небо. Луна закрылась тучами, чтобы никто не мог наблюдать таинство обретения силы. Сколько магии скрывала ночная царица! Окружала себя тьмой в час рождения, в новолуние. Проступала луком молодого воина, натянутым для первой битвы. Набирала вес, как женщина на сносях. Повисала круглобокая, зрелая и изливала свет. После будто вспоминала: что отдаешь, невозможно вернуть, – и таяла, отрезая от себя кусок за куском. Исчезала. Чтобы являться вновь и утверждать торжество жизни над смертью. Смотри на меня, человек, и помни: смерти нет, как нет тьмы. Я всегда есть в небе! Ты всегда есть в мире!

«И Рюу будто бы светится, хранит лунный свет в теле?»

Как бы Хакусана ни утверждала связь с Госпожой, та никогда не оказывала ей столько внимания, сколько выпало Рюу.

«Ты стал монетой в нашей сделке, внук мой. Оттого и ненавидишь себя больше, чем старую бабку. Ты все понимаешь, не дурак. И дал ей куда больше, чем когда-либо могла предложить я. Потому-то грудь старой Хакусаны все злее рвет кашель. Госпожа идет сюда разорвать прежний договор и скрепить новый. Но и тебе больно. Вон как поводишь плечами!»

– Жжет, внучек? – Хакусана тронула Рюу за спину.

Он вздрогнул, но не скинул бабушкиной руки.

– Оно того стоило? – спросил он, не сводя глаз с небосвода.

Когда-то Хакусана души не чаяла в старшем внуке, умном, участливом, смелом. Когда-то он обожал властную бабку.

– Стоило опоить и тебя вместе с твоей драгоценной Кумико. Неблагодарный! – Она отдернула ладонь: дракон под кимоно отозвался, зашевелился, обжег руку. – Ты бы уже давно умер. И мир забыл бы даже отзвук твоего имени, старший внук.

– Таков порядок вещей.

– У тебя нет детей. – Хакусана приложила горячую ладонь к груди. – Тебе не понять.

– У меня нет детей из-за тебя, оками-сан. Ты выбрала плохое оправдание. Ты поступила так ради власти. Забыв, что власть отнимает у человека душу куда быстрее смерти. Этот яд опаснее туманов Госпожи.

Они оба почуяли изменение в воздухе. Седая мгла отделила разомлевшее ночное небо от леса, стерла очертания деревьев, заволокла дорогу из чащи. Рюу часто задышал. Хакусана сделала глубокий вздох. Туман принес привкус застоявшегося чая и сладких данго[56]. Кашель заворочался, раскрываясь навстречу сладости.

– Ты чувствуешь? – спросила Хакусана. – Пахнет митариси[57]! В детстве мне один раз довелось попробовать чудное лакомство!

– Я живу с этим запахом, – оборвал ее радость Рюу. – Она отметила меня, оками-сан. Это благоухание тления.

Из тумана соткались одеяния, выпорхнули сиреневые рукава, упал на землю сумеречный шлейф, взлетела вуаль, открывая взору лицо Кумико.

Хакусана выразила покорность в догэдза – земном поклоне. Рюу стоял ровно, как самурай за спиной Госпожи.