Нет ничего лучше зимнего утра в Новом Орлеане, когда из окна доноситься и звуки уличного саксофона, и летит на встречу свое судьбе аромат кофе со сливками, которому все ново орлеанцы радостно кричат «Hellow!», а потом грустно добавляют «Good bay»… И нет ничего хуже утра в люое время года, в любом месте земного шара, даже самого желанного, когда тебе не дали выспаться.
– Черт, черт, черт! Как же меня всё это достало! – подымаясь с кровати в своей квартире, говорил я окружившим меня стенам.
На самом деле, речь моя была более пламенна и непристойна, но будем соблюдать цензуру.
И тут, неожиданно для себя, стоя у плиты с варящемся кофе, я понял, что нахожусь в своей квартире.
Нет! Этого не может быть! Значит, все эти чудеса, происходившие со мной в последнее время и забившие до крови мою больную голову – сон?! Такого
Я чуть не расплакался. От позора меня спас голос Чарли.
– Или скорее, ни то на работу опоздаешь.
Я окончательно вошел в уныние. Работа! Ненавистна работа! С ней, как казалось, покончено навсегда. И я, от избытка эмоций, закричал. На мой отчаянный рев пришла посмотреть вся округа. Точнее, Чарли пришла посмотреть что, да как. И, если получиться, успокоить маленького ребенка, случайно забредшего в её дом.
– Чего разорался? Кошмар приснился?
– Нет, очень хороший сон, но, к сожалению, я проснулся и осознал, что живу в совсем другой реальности.
– С просвещением! – с издевкой сказала она, что аж стало тошно, – но долго не горюй, тебя Али ждёт.
Я не поверил своим ушам. Все-таки, я сошел с ума.
– Что? – тупо переспросил я.
– Говорю: иди, тебя Али ждёт.
– Но ты сказал, что мне надо на работу.
– Ну да, а разве, это не твоя теперь работа: быть воином зла и строить планы по уничтожению мира. Только десяти будь дома.
– Конечно, не работа. Работа от слова «раб». Уничтожение мира – это так, хобби. Работа – это такое ненавистное место, где тебе платят зарплату, чтобы ты мог купить бензин и добраться до работы. А ещё на хлеб с водой, чтобы с голоду не подох и мог работать больше.
Я усмехнулся. Она улыбнулась и в ответ сказала:
– Уж не подумал ли ты, что из-за того, что мы перенесли свое войско в Новый Орлеан и его окрестности, занимающие пол Америки, всё, что с нами произошло – сон?
– Нет, конечно! – быстро соврал я, – просто по-настоящему хороший сон приснился, – и я не врал, хотя, это уже смотря, что брать за правду, а что нет.
– Конечно, конечно, – я получил дозу саркастического взгляда и кивка, – ладно, давай быстрее. Ты на самом деле опаздываешь. И сразу предупреждаю: всё, что ты видишь – реальность. Ну что, страшно?
– Очень! – я улыбнулся и вышел за дверь.
Там было полно народу. Все ходили, шныряли туда-сюда. В кои-то веки, Новый Орлеан стал пристанищем для всего живого и неживого человечества. У меня сразу возник вопрос: где они все так разместились? Но, видимо, нашли способ.
Я прошел по давно знакомым мне улицам, которые, на моей памяти, никогда
Умершие не испытывают ни возбуждения, ни стыда. Только радость, что могут ходить и полное повиновение моей персоне. А ведь, разогнать не могу. Ведь где мне потом собирать их? Это вам не зомби. Те, хотя бы, не ходят голышом…
Я поспешил убраться от этого безобразия как можно подальше. Нужно иметь большой опыт в исследовании Нового Орлеана, чтобы найти дорогу, которая так или иначе, но не вела на Бурбон стрит. Но я нашел её! На ней было не так много людей и более менее, пристойно. А ещё эта улица была примечательно одним из сотен ново орлеанских джаз клубов.
С первого взгляда ничем не отличишь от обычного заведения в этой области.
Но!
Есть очень важное свойство этого заведения – это было место, в котором, по моему мнению, готовят самый лучший кофе в городе. Возможно, я преувеличиваю, но не оценить талант здешнего баристы превращать чёрный песок и горячую воду в самый изысканный напиток и уникальный напиток, просто невозможно.
Именно поэтому я и выбрал это место. И ещё из-за непопулярности улицы. Людей здесь всегда мало. Даже сейчас, во время самого лютого перенаселения в истории города, здесь нашлось место у барной стойки.
Я сел и сказал знакомому мне уже бармену: «Еспрессо». Тот понял меня, уважительно кивнул и принялся за свою работу.
А тем временем, я развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы созерцать играющее на сцене джаз-трио. С моего места все было прекрасно видно. Контрабасист, тромбонист и трубач. Трубач пел, а потом, во время проигрышей, помогал своим партнером. Играли они старое, но знакомое мне «Kiss of fire» Луи Армстронга.