Ночь в Новом Орлеане

Хрустально малый

Пронзает светом

Больным и алым

И каждый малый

Певуч, как жало,

Как жало манит,

Как ранит

И ранимый жалом

Опечален

Начало

Жизнь

Цветочно-алой.

Как же звали автора?! Розанова, вроде. Странный стих. Даже не понимаю, как пронес его в памяти сквозь столько лет. Он всегда казался мне непонятным. Но теперь, медленно, приобретал смысл…

В ту ночь мне не спалось.

Чарли лежала рядом со мной и очень громко спала. Но бессонница мучила меня не из-за нее. Я посмотрел на это странное и жутко милое существо, которое называл своей девушкой. Но только называю. Любит ли она меня? Что вообще такое любовь?

Любовь – это битва, заранее проигранная.

Так сказал автор единственной стоящей книги о любви, Фредерик Бегбедер.

И сколько же раз мне приходилось проверять его слова на практике. После первой, я трижды сражался за свое счастье и трижды получал только страдания и боль. В борьбе за счастье приходит только горе. За него невозможно сражаться. Оно либо приходит, либо нет. Но насчет «либо нет» я не уверен, так как счастье, на самом деле, приходит ко всем, просто не каждый его берет. Но ты – возьми.

Летом, мне казалось, что я нашел своё счастье. Летом. Это было всего пять месяцев назад, а кажется – вечность. Или всего лишь миг. Тогда все было совсем иначе. И чем же все стало?!

Я был слишком занят своей смехотворной войной, как я её называл. Я был слишком занят и в этой спешке не замечал самого главного.

Главного?! Что это за главное? Разве Чарли важнее всего?

Мы живем вместе, как супружеская пара. Мы познакомились в моем родном городе. Незадолго до этого, мне предложили работу за границей. От таких предложений в моем мире не отказываются никогда. Мы были знакомы всего полторы недели и я пригласил её приехать десять тысяч километров, десять часовых поясов, в совсем далекую, как казалось, недостижимую страну. Я ждал отказа, но она согласилась. Может, тоже, как и я, решила не упускать грандиозной возможности уехать. А может, не совсем…

На наших руках колец нет. Мы никогда не говорим об этом. Лида и Джесс тоже это понимают. Но все мы четверо постоянно думаем: «Почему?». А зачем? Сколько браков развалились. Мои личные наблюдения подтвердил очень легкий факт: если ничего нет, значит, нечему ломаться. Именно поэтому за пять месяцев совместной жизни наши ссоры можно пересчитать по пальцам одной руки. И этого тоже буде много. И разве можно назвать ссорами мелкие конфликты, длившиеся максимум день, а потом, только укрепляя наши отношения? А потом заканчивавшимися так, что приходилось покупать новый диван в гостиную.

Если нет ничего, то нечему ломаться. Если ничего нет, то что тогда может быть? Ничего.

Четырнадцать кругов

И ночи ломкий диск

Пунктиром фонарей,

Разорванным на части,

Раскрошиться легко.

Пусть не оправдан риск,

Дыханье быстрей,

И сердце бьется часто.

Вспоминал я стих Вострикова. Да уж, феноменальная у меня память. Или это все из-за последних событий, так благотворно на неё повлиявших.

Сколько я знаю стихов? Когда у меня успел выработаться к ним интерес, ведь его до этого не было. А сколько я написал?

Я решил исправить это недоразумение, встал с постели, сел за стол, взял ручку, посмотрел на часы и быстро написал, под воздействием ночного фонаря, в котором, как говорят, водится джин:

В полчетвертого ночи,

Под тенью безумия,

Просыпаются сны

И несут они грезы.

Под тенью безумия,

В четыре часа,

Вместе с горьким,

Приходят мечты.

В пять часов утра,

Потом – никогда,

Только здесь и только сейчас,

Настал наваждений час.

И когда все наваждения растают,

В шесть часов наступит заря,

В горе бумаг и грязной посуды,

Можно понять – безумным я стал.

Желание что-то написать не делает гением. Посмотрев на это я понял, что никто никогда не увидит этот кошмар. Но даже у такого произведения должен быть автор. Но кто он? Я? Не верю! Я не помнил своего имени. Всегда так: знал, знал, а потом понял, что не знал никогда. Поэтому, просто написал в углу:

Фрай

Посмотрел немного. Потом зажег зажигалку и спалил его. Но не из памяти.

И что делать дальше?

Хороший вопрос. Я думал над этим долгие и мучительные три секунды. Потом взял чистый листок и написал:

THE NIGHT IN NEW ORLEAN

Ну, а дальше пошло-поехало…

В последующие несколько дней мне был противен мой родной язык. Уж слишком он был… привычным. А потому – гадким и бессмысленным. На английском я тоже не разговаривал. С ним было то же самое.