Ночь ведьмы. Книга первая

Я вспоминаю столб, к которому была привязана моя мама. Но вместо нее я вижу комманданта, закованного в кандалы и сгорающего заживо.

«Мы не убиваем, – всплывают в памяти мамины слова, урок, который преподавали нам старейшины. – Ведьмы никогда не убивают. Убийство подпитывает дикую магию, а мы не прикасаемся к дикой магии, Фридерика!»

Я напрягаюсь, ожидая, что вот-вот раздастся голос, который начнет искушать меня убить комманданта Кирха.

Но ничего не происходит.

Остается только ноющая потребность, похороненная глубоко под горем, и это хуже, ведь голосу даже не нужно искушать меня. Я желаю смерти комманданта. Меня передергивает, перед глазами все превращается в черные пятна, улица закручивается спиралью, трясется…

– Фрици? – Кто-то хватает меня за плечо. – Фрици!

Я падаю вперед и врезаюсь в грудь капитана. Он ловит меня, удерживая, пока я задыхаюсь и дрожу. По моей спине стекают капли пота.

– Я просто… – Я поднимаю на него взгляд.

Он обнимает меня, стоя посреди улицы.

Его лицо близко, так близко, зрачки расширены от беспокойства – schiesse, почему капитан хэксэн-егерей такой искренний? – прядь его темных волос падает на лоб, край капюшона слегка откинут назад.

Я вздыхаю, на мгновение позволяя ему поддержать меня.

На мгновение я расслабляюсь.

Меня пошатывает, глаза закрываются.

– Я просто устала. – Я отталкиваю его.

Я была одна с тех пор, как покинула Бирэсборн, вот и все.

Я напугана, опечалена и одинока, а он – первое дружелюбное лицо, которое я увидела, с тех пор как мой мир рухнул.

Вот и все.

– Тогда пошли, – говорит он, и голос у него такой добрый, что я его ненавижу. – Надо добраться до рынка. О, schiesse… ты же, должно быть, с голоду умираешь!

Я приоткрываю глаза.

– Не очень. Вероятно, я съела твою еду.

Он улыбается. В полную силу. От этой широкой улыбки что-то у меня в груди пробуждается.

– Хорошо, – вот и все, что он произносит.

Я ненавижу не только его.

Я ненавижу и себя.

16. Отто

От дома-крепости до рынка недалеко, но я не спускаю глаз с девушки, которая идет рядом, чтобы быть уверенным, что она скрыта от посторонних глаз и не упадет в обморок от голода. Кроме того, я тоже проголодался.

Я веду Фрици по Кристкиндэмаркту. Я знаю, куда хочу ее отвести, и скоро она начинает принюхиваться к дыму, который пахнет сосновыми шишками.

– Здравствуйте, – окликаю я Ганса, склонившегося над костром. Тлеющие сосновые шишки светятся внутри кольца из камней, который служит местом для костра на открытом воздухе на мощеной площади Хауптмаркт.

Ганс кивает в мою сторону, не поднимая головы. Он жарит вурст[27] на шпажке, нюхая воздух, пока шипит жир.

– Две, пожалуйста, – говорю я, и Ганс кивает. Фрици наблюдает за мной, с любопытством нахмурив брови. – С brötchen[28], – добавляю я, и Ганс похлопывает по земле рядом с собой, ища деревянное блюдо с горкой булочек. Он берет одну, затем поворачивает шпажку и, сняв с нее сосиску, засовывает ее в хлеб. Еда выглядит нелепо – толстый рулет, обернутый вокруг длинной и тонкой колбаски, мясо испещрено кусочками пепла и черного угля.

Я беру свою порцию, затем подталкиваю Фрици, чтобы она взяла свою у Ганса, который протягивает руку, не поднимая головы. Как только Фрици берет у него еду, Ганс поворачивает руку ладонью вверх. Я вкладываю в нее монеты и не отхожу, пока он не ощупает их и не кивнет, опустив деньги в кошель.

– Danke[29], – говорю я, когда мы отворачиваемся. Ганс кивает, добавляя вурст на шпажку.

Мы движемся к центру рынка, где полно народу. Я ем быстро, мясо еще горячее.

– Он слепой, не так ли? – спрашивает Фрици, оглядываясь через плечо.

– Помимо прочих недугов, да, – отвечаю я. Ганс занялся торговлей на рынке год назад, после того как его дочь – единственный человек, которому было не все равно, жив он или мертв, – была объявлена ведьмой и сожжена. Ее обвинителем оказался мужчина, разгневанный тем, что она отвергла его ухаживания. Он поклялся перед архиепископом, положив руку на Библию, утверждая, что она наложила на него любовные чары, чтобы вызвать в нем вожделение. Он клялся, что Ганс потерял зрение из-за сделок его дочери с дьяволом.

Я часто думаю об этом. О том, как тот мужчина клялся перед Богом в том, что было ложью. О том, как он использовал несчастье и нездоровье отца, чтобы осудить дочь. О том, что это ничего для него не значило. Ничего не значило и для архиепископа, который слышал правду от Ганса. Ганс умолял сохранить жизнь дочери, но у него не нашлось денег, чтобы подтвердить свои показания.

Фрици откусывает кусочек сосиски и вздыхает от удовольствия.

– Я никогда не пробовала такую вурст раньше.

– Ганс из Кобурга, – поясняю я. – Его метод приготовления вурст на костре из сосновых шишек завоевывает популярность, дым придает мясу особый вкус.