Ночь ворона, рассвет голубя

«Придет время, и ты будешь страдать от сильной боли, тогда вспомни о нас, и мы поглотим твою боль».

«Преты, – подумала она, – если вы меня слышите, то сейчас самое подходящее время, чтобы появиться».

Ченту нанес десятый удар. Но на этот раз он пришелся на спину ужасного бледнокожего существа с раздутым животом и деформированной головой. Она всхлипнула от облегчения. Остался еще хоть кто-то неравнодушный, кто готов был прийти ей на помощь.

Кнут завопил от разочарования.

«Это недопустимо. Ты жульничаешь!»

Данданаяка продолжал избивать прета, не подозревая, что его жертва изменилась.

Спина прета раскололась, и он заскулил в агонии. Воздух наполнился темным, затхлым запахом чего-то гнилого. С каждым ударом кнута прет казался все меньше – он и правда уменьшался в размерах.

Катьяни протянула дрожащую руку к страдающему существу.

«Хватит, – прошептала она. – Спаси себя».

Он поднял свои белые глаза без зрачков.

«Запомни нас такими, какими мы запомнили тебя».

Ченту, свирепый, обезумевший от жажды, опустился вновь. Перед ее полным ужаса взглядом прет превратился в пыль и унесся прочь.

«Наконец-то», – торжествующе сказал Ченту. Но прежде, чем кнут смог полоснуть ее по спине, появился другой прет, и занял место того, что был поглощен кнутом.

«Нет, – прошептала она. – Не надо, пожалуйста, не надо».

Но прет не уходил. Пять ударов, десять, пятнадцать, и он рассыпался в пыль, как и первый.

Появился третий и последний прет. Катьяни, согнувшись, кашляла кровью.

– Пятьдесят пять, – сказала данданаяка, когда исчез последний прет. Желудок Катьяни свело от отчаяния. Даже с помощью прет оставалось еще сорок пять ударов кнутом. Она не сможет это пережить. Жертва претов была бы напрасной. Кто будет их помнить? Кто будет каждый день класть по три рисовых шарика, чтобы освободить их пойманные в ловушку души?

– Пятьдесят шесть, – сказала данданаяка, и Ченту с победным визгом приземлился ей на спину. Она покачнулась и упала вперед на живот. Ее спина превратилась в сплошную реку боли. Снова и снова жестокий кнут опускался, сдирая с нее кожу, обнажая красную, сырую плоть, высасывая ее силы до тех пор, пока она едва могла поднять голову и вспомнить, кто она такая. Кровь забрызгала белый мраморный пол.

Слова веталы пришли сами собой. Ты потеряешь все, что любишь. Ты будешь жаждать смерти. Ты забудешь, кто ты есть. Тогда ты вспомнишь меня.

Жаждала ли она смерти?

В этот момент – да. Все что угодно, лишь бы освободиться от этой невыносимой боли. Она потеряла все, ради чего стоило жить. Она рыдала и царапала пол, мечтая о благословенной тьме забвения.

По залу раздались тяжелые шаги.

– Остановись, – скомандовал грубый голос.

Данданаяка замер.

– Кто смеет прерывать королевский суд? – спросил Таной, шагнув вперед и положив руку на свой меч.

– Кто смеет перечить мне? – ответил грубый голос. – Скажи мне свое имя, чтобы я мог проклясть тебя, твою семью и весь твой род на долгие поколения вперед.

Наступила гробовая тишина. Ворон на шее у Катьяни тревожно вздрогнул. Проклятие, наложенное кем-то, у кого действительно есть такая власть, прикончит Таноя и весь его род. Это могло отразиться и на Бхайраве. С огромным усилием Катьяни подняла голову, чтобы посмотреть на обладателя этого голоса.

Перед ней стоял высокий, костлявый мужчина в одеянии цвета слоновой кости. Его белые волосы были растрепаны, а на худом, обычно сдержанном лице прямо сейчас было грозное выражение.

Где-то в глубине воспоминаний Катьяни нашла его имя.

Ачарья, – попыталась позвать она. – Ачарья.

Он бросил на нее быстрый взгляд, и выражение его лица стало еще мрачнее. Позади него стоял гораздо более молодой мужчина в небесно-голубых одеждах, который вообще не смотрел в ее сторону. У него было такое же сдержанное, очерченное лицо. У него на поясе висели серебряные ножны. Его рука, лежащая на рукояти меча, дрожала так сильно, будто он едва сдерживался, чтобы не обнажить его.

Дакш. В это мгновение она страстно желала провалиться сквозь землю. Почему, богиня, почему? Почему тебе нужно было, чтобы он увидел меня такой?

Бхайрав встал и поклонился.

– Ачарья, – сказал он примирительным тоном, скрывая гнев, который – Катьяни знала – он на самом деле чувствовал, – пожалуйста, простите моего телохранителя. Он не знает, кто вы такой. Пожалуйста, не обращайте внимания на его невежество. Пожалуйста, простите также за отсутствие приема от меня самого. Я думал, вы вернулись в свою гурукулу.