Ночи дождей и звезд

Он обещал Эльзе, что заберет ее из квартиры и сопроводит в маленькую церковь, надеясь, что та не встретит человека, которого избегала и которого, похоже, так боялась. Всякий раз, когда она говорила о нем, на ее лице было столько боли.

На похоронах будет очень людно. Этот человек, кем бы он ни был, не сможет высмотреть Эльзу в толпе.

– Я Фиона, – сказала она загорелой морщинистой женщине.

– Из Дублина? – спросила та.

– Да, а вы? Мне сказали, вы тоже ирландка.

– С запада Ирландии, – ответила Вонни. – Правда, я уехала оттуда очень-очень давно.

– Куда вы с детьми идете?

– Их семьи сейчас у Маноса дома. – Вонни говорила по-английски с ирландским акцентом, но слегка на иностранный манер, будто это был ее второй язык (вероятно, так теперь и было). – Хочу сводить детишек на окраину деревни, пособирать цветы на холме. Ты как, поможешь?

– Да, конечно, но я ничего не знаю… В смысле, не знаю, как с ними общаться.

– Мы с ними как раз учим английский. Ты, главное, говори почаще «очень хорошо» и «спасибо». Думаю, это как раз их уровень. – Морщинистое лицо Вонни расплылось в широкой улыбке, которая озаряла весь мир.

– Конечно, – кивнула Фиона, на мгновение оживившись и протянув руки двум пятилетним детям.

Вместе они шли беспорядочной шеренгой по пыльной дороге, ведущей к окраине деревни, чтобы собрать цветы для церковных венков.

Священники шагали по двое, видел Томас. Высокие, в длинных робах, с седыми волосами, завязанными сзади в пучки под черными головными уборами. Их лица выглядели бледными и мрачными, и Томас невольно задумался о том, что заставило бы молодых греков родом с этого солнечного острова выбрать для себя религиозную стезю. Но если подумать, даже в солнечной Калифорнии он знал людей, состоявших в священном сане. Такие встречались даже в профессорском и преподавательском составе. Один молодой священник, например, преподавал мистическую лирику; другой, проповедник-методист, читал лекции по литературе елизаветинской эпохи. Вера поддерживала этих людей. Возможно, то же самое было верно и для этих греческих православных отцов.

Томас знал, что им с Эльзой уже пора было в церковь. Он зашел за ней, как и обещал, и был удивлен, услышав чьи-то голоса в ее квартире. Возможно, она все-таки наткнулась на своего парня.

Томас был опечален, но следующая догадка его приободрила: этот парень, разумеется, не будет топтаться возле Эльзы, он ведь должен заниматься съемками похорон.

Он постучал в дверь и удивился, когда ему открыл Дэвид.

– Это всего лишь Томас! – крикнул Дэвид в квартиру.

Прозвучало не очень приветливо.

– Вообще-то, я говорил Эльзе, что пойду с ней в церковь, – обиженно произнес Томас.

– Господи, Томас, прости! Не знаю, что со мной сегодня, я, наверное, не перестану нести чушь даже под угрозой смерти. Просто мы думали… мы боялись, что…

Тут к ним вышла Эльза, одетая в элегантное льняное платье кремового цвета и темно-синий жакет. Она выглядела очень официально, под стать церемонии.

У Томаса в кармане был галстук на случай негласного дресс-кода. Теперь он понял, что не зря прихватил его с собой.

– Томас, я попросила Дэвида открыть дверь, ведь у меня настоящая паранойя. Я словно жду, что Дитер нагрянет в любой момент. Извини!

– Разве за такое извиняются? – Томас завязывал галстук перед маленьким зеркалом в холле.

– Надо было тоже сходить домой за галстуком, – разволновался Дэвид.

– Нет, Дэвид, ты выглядишь хорошо, – сказал Томас, и друзья отправились вслед за всеми к маленькой церкви.

По обе стороны улицы, ведущей от гавани, толпились люди. Они склонили голову, тихо переговариваясь между собой.

– Интересно, где Фиона? – прошептал Дэвид.

– Наверняка в участке выше по холму, пичкает своего любовничка печеньем сквозь тюремную решетку, – съехидничал Томас.

– Она любит его, – сказала Эльза, словно желая оправдать Фиону.

– Ты бы видела, как он ей вломил, – ответил Томас.

– Если она в участке, получается, она там одна, ведь вся полиция здесь, – заметил Дэвид.

Тут в толпе воцарилась тишина, и друзья замерли при приближении похоронной процессии. За гробами, выстроившись в ряды, шли мужчины и женщины с заплаканными лицами. Эти лица, как и черные одежды скорбящих, выглядели дико на фоне яркого солнца, синего моря и выбеленных домов.

За ними следовали английские и немецкие семьи, которым выпало неожиданно попасть в эту греческую деревушку на похороны близких. Они смущенно и растерянно оглядывались по сторонам, так, словно оказались заняты в спектакле, не выучив свои роли.

Все магазины, таверны и предприятия в Айя-Анне были закрыты. Рыбацкие лодки стояли без дела, и над ними реяли приспущенные флаги. Зазвонили колокола в монастыре, что располагался в долине за деревней. Эту сцену снимали телекамеры многих стран. Маленькая церквушка вместила лишь десятую часть людей, собравшихся отдать дань памяти. Вся служба транслировалась для людей снаружи через фонящие динамики. И неожиданно среди греческих молитв и музыки послышались детские голоса, поющие: «Господь – Пастырь мой». В церкви зарыдали англичане. Томас отер слезу с щеки.