Ничто так не манит, как запретное. Ни один мужчина, кроме салтама, не может увидеть его прекрасных жен и наложниц, а они, несчастные красавицы, скучают неделями без мужского общества, ибо муж их не способен удовлетворить каждую, а те, кто их окружает, и не мужчины вообще. Я здесь не буду называть ни имен, ни городов, однако автор сих строк знает не понаслышке о том, что если в столь запретный сад найти тайный ход, урожай с этих прелестных деревьев можно собрать воистину невероятный в своем богатстве.
Жаркое полуденное солнце стояло высоко в жизнеутверждающем безоблачном глубоком синем небе, согревая своими теплыми ласковыми лучами жителей Хадика, собравшихся у большого деревянного помоста посреди рыночной площади. Толпа шумела и веселилась, обсуждая предстоящее зрелище. Рядом с помостом возвышалась трибуна, на которой, здороваясь друг с другом и неспешно обсуждая дела, важно рассаживались хорошо одетые мужчины — аристократия салтамата. Большое кресло в первом ряду, предназначенное для самого салтама Вахида арр Хадик, пока оставалось пустым. Легкий ветерок игриво качал над помостом петли двух пока еще пустых виселиц.
Поднявшись из подземелья, Гленард на мгновение замер, ослепленный ярким солнечным светом, за что немедленно получил чувствительный тычок в спину. Он стиснул зубы от боли, едва сдержав стон — удар пришелся аккурат в синяк. Впрочем, об особой точности конвоиров это не свидетельствовало — всё тело Гленарда в данный момент представляло собой практически один большой синяк. Витану досталось не меньше.
Допрашивали их всю ночь. Ну, как допрашивали. Суровые стражники, сменяющие друг друга, чтобы не давать отдыха заключенным, вопросов не задавали. Они просто били, снова и снова. Аккуратно, не сильно, но точно, со знанием дела. Так, чтобы не повредить серьезно важных органов и не дать преступнику счастливую возможность умереть еще до эшафота. Посему, хоть разум Гленарда и был замутнен усталостью и болью, передвигаться он мог на своих собственных ногах, пусть и едва их переставляя.
Раздвигая толпу древками копий и криками, стражники вывели преступников из ворот дворца и погнали их к помосту. Гленард, увидев, куда их ведут, лишь покачал головой. Витан же побледнел, но не проронил ни слова.
В центре помоста они остались одни, стражники отступили к краям платформы, держа сабли наголо и всем своим видом демонстрируя тщетность даже идеи о попытке побега. На помост поднялся коренастый крепкий мужчина в красных одеждах. Закрытое бордовой маской лицо и огромный остро наточенный топор в руках очевидно демонстрировали его принадлежность к профессии палачей.
— Так нас вешать будут или рубить? — шепотом удивился Витан.
— Одно другому не мешает, — Гленард усмехнулся. — Поверь моему опыту.
— Не могу сказать, что меня это радует, ваша милость.
— Полностью с тобой согласен.
Торжественно взвыли трубы. В сопровождении толпы стражников и визирей из ворот замка появился салтам. Толпа вокруг приветственно взвыла. Правитель Хадика неспешно поднялся на зрительскую трибуну и занял свое место с важным видом. Гленард рассмотрел за спиной салтама Вахида добрую улыбку работорговца Махира, а рядом с ним торжествующе усмехающегося бородатого муасафа Джасима. Все остальные важные зрители были Гленарду не знакомы. Он поискал взглядом Манграйта, но того не было ни на трибуне, ни в толпе.
На помост поднялся высокий полный седобородый мужчина в белых одеждах, отделанных золотым шитьем, и в высокой чалме, украшенной громадным сапфиром. Он поклонился салтаму, а затем развернул свиток, который он держал в руках, поднял его перед собой и начал зачитывать громким торжественным голосом.
— Кажется, это визирь справедливости, — шепотом пояснил Витан. — Он зачитывает приговор, ваша милость.
— Переводи, Витан.
— Хорошо, ваша милость. Нас обвиняют в нападении на стражу и лично на муасафа Джасима с целью их убийства, воспрепятствования правосудию и помощи опасной преступнице, которой в результате этих действий удалось бежать.
— Ну, это справедливо, — согласился Гленард.