Ночи северного мая

И снова потянулось молчание, изматывающее, утомительное, не имеющее предела. Казалось, что молчание будет бесконечным, как долгий день в июле, когда солнце стоит в зените, а пекло зашкаливает за тридцать градусов. В такие минуты становится страшно. Кажется, что пекло будет вечным, а день никогда не закончится.

– Угощаешь? – с ехидцей спросил Торопов. – Тут пивнушка рядом.

– А это? – Сергей кивнул на опалённые жарой предметы бытового обихода. – Сопрут ведь!

– Сопрут, – легко согласился Хрущ, – а мы их с собой возьмём. Ты бери стиралку, а я телик. Справимся!

В пивнушке стоял густой чад. Посетители дымили папиросами, выбрасывая клубы чёрного дыма в тесное помещение. Сергей поперхнулся и поморщился. Он вообще не переносил табачный дым, а в таких количествах вдыхал его впервые.

– Сядь! – приказал Хрущ и щёлкнул пальцами, подзывая подавальщицу. – Шесть пива и язей! Здесь хороший язь бывает. Жирный, откормленный, как свинья перед забоем.

Костя побарабанил тонкими пальцами по грязному столу. Он предвкушал любимое угощение. В эту минуту его ничто больше не волновало. Только пиво и язи.

– Как ты оказался в Новосибирске? – спросил Сергей, наблюдая за клубами дыма. Можно было подумать, что где-то в углу тлеет сгнившее тряпьё, настолько густым и чёрным был дым от папирос «Север» и «Беломорканал».

– А пёхом, – рассмеялся Торопов, – пешком добирался. Все ноги стёр. Как узнал, что ты здесь кантуешься, сразу стал пробираться до Новосибирска.

– А как ты узнал, что я здесь к-к-кан… живу? – заикаясь, спросил Сергей.

– А не скажу! Кто ж сдаёт своих людей? Только чудаки.

Они замолчали. Оба стучали по столу пальцами, щёлкали суставами, кусали губы. Один нервничал от ожидания, второй от ненависти. Наконец принесли пиво и рыбу. Хрущ жадно накинулся на угощение. Сергей, прикрыв веки, стараясь быть равнодушным, смотрел, как с узких, изломанных, надменно обрисованных губ Торопова свисает хмельная пена, как тонкие пальцы рвут на части вяленую рыбу, перемешивая жирные ломти с чешуёй.

– И чего ты хочешь?

Хрущ ждал, когда заговорит Сергей. Если бы он съел всю рыбу в пивнушке, выпил бы всё пиво, он бы ждал. Хрущ дождался.

– А самому не дотумкать?

Хрущ с презрением посмотрел на Сергея и сунул в рот кусок рыбы. От рыбного запаха тошнило. Сергей огляделся. Посетители пивнушки увлечённо разговаривали, колотили рыбой по столешницам, сердито сдувая пивную пену с влажных и жирных губ. Сергей не понимал Хруща, как не понимал его в детдоме. Их разделяла бездна. Они проживали в разных измерениях.

– Нет! Не дотумкать, – усмехнулся Сергей.

– Куда тебе! Ты всегда был ненормальный!

– Я нормальный! – крикнул Сергей, и в пивнушке на миг всё стихло. Хрущ махнул рукой куда-то вбок, и пивнушка вновь ожила, трубно загудели мужские голоса, перебиваемые одиноким женским дискантом, послышалась тоскливая народная песня из радиоприёмника, висевшего на стене.

– Мне много надо! Очень много.

Хрущ многозначительно замолчал. Сергей лихорадочно соображал, что сказать в ответ. Никаких догадок не было. Он не понимал, для чего понадобился Хрущу. Сергей знал, почему тот пришёл, почему искал, почему следил, а что ему надо – не понимал!

– Вот ты всегда так, ненормальный! Чуть что, сразу рыло набок. Чего скуксился? Я тебе что, кислоты налил? Нет, я пивом угощаю. За твой счёт-расчёт. Вот и угощайся!

Сергей отрицательно покачал головой. Внутри разрастался страх. Хрущ может всё испортить. Одним махом. У него в руках граната, а чека в зубах. Одно движение – и вся правильная жизнь Сергея Москвина полетит под откос.

– Мы же знали, кто порешил Волчару, – скривился Хрущ. – Ты порешил. Отомстил ему, значит.

– А куда вы тело спрятали? Ведь тогда никто ничего не узнал? – вопросом на вопрос ответил Москвин.

– Мы и спрятали, – вздохнул Хрущ и сыто рыгнул, затем обтёр ладонью сальные губы и продолжил: – Мы его в Обь сбросили. Прямо с обрыва. От греха подальше. Хотели тебя наказать, но ты вовремя растворился. Мы знали, что тебя врачиха спасла. Знала бы она, кого спасает!

– И чего тебе надо?

Сергей не узнал собственный голос. Он его слышал, но это был чужой голос, принадлежащий кому-то третьему. Москвин осмотрелся. Ничего не изменилось за полтора часа. За столом никого не было. Только Хрущ и он, Сергей Москвин. За исключением голоса. Он стал чужим и мёртвым.

– Мне всё надо! Вся твоя жизнь! Паспорт, комната, деньги, мебель. Вот этот телевизор – мой. Эта стиралка – моя! Ты теперь никто! Я пальцем махну, тебя сразу заметут. Так что – либо ты отдаёшь мне всё, либо я забираю тебя у тебя. Хорошая цена?

– Приличная, – поморщился Сергей.

«Всё, что ни делается, всё к лучшему! – подумал Москвин. – Хрущ решил начать новую жизнь. Хорошее дело! Что ж, оставлю ему комнату. Пусть пользуется. Его надолго не хватит. Хрущ быстро управится с хозяйством Доры Клементьевны. А я уйду налегке. Без чемодана и вещмешка. Мне ни к чему чужие обременения».