Ночи северного мая

Одобряя свой поступок, он шёл вперёд, с каждым шагом удаляясь всё дальше от униженной, скотской, но всё-таки размеренной и устроенной жизни. Там, позади, оставались люди, с которыми он так и не сблизился. Они были чужими ему, а он считал их своими врагами. И хотя внешне они ничем не демонстрировали враждебные чувства, но всё же ощущали внутреннюю зажатость в его присутствии. Словно все застыли до определённого момента. Чиркни спичкой – и заполыхает большой пожар, в котором никто не спасётся. И чем дальше уходил Москвин от налаженной жизни, тем легче становилось у него на душе. Он вспомнил своё сиротское детство, в котором не было ни одной счастливой минуты. Дора Клементьевна не сделала его счастливым, хоть и очень старалась. И лишь от Юрия Васильевича остался отголосок чего-то таинственного, отдалённо напоминающего короткий миг счастья.

Москвин всё шёл, мысленно прокручивая свою не столь долгую жизнь. И в ней не было места обычным человеческим чувствам. Он был и остался маленьким зверьком, вгрызающимся в жестокий мир всеми клеточками организма. Изо всех сил он хотел быть как все, но не получилось. Теперь он станет жить, как ему хочется. Дора Клементьевна мечтала сделать из Сергея хорошего человека и почти добилась своего. Но она умерла, а без неё мир утратил опору. Сергей покраснел от стыда, поймав себя на мысли, что впервые думает о благодетельнице с благодарностью. Москвин остановился, пытаясь прекратить поток мыслей. Он знал, что у него нет чувства благодарности. Он родился бесчувственным.

Холодный Ленинград был наполнен многоголосьем. На площади Восстания бурлила жизнь. Высокие фонари ярко мерцали где-то прямо под небом. Люди спешили к станции метро, вливаясь в городское чрево обширными подвижными потоками. Если смотреть на них со стороны, то людей не видно. Кажется, что огромная человеческая гусеница всасывается в раздвижные двери, чтобы исчезнуть где-то внизу. Москвин подумал и повернул в сторону Литейного проспекта. Он не хотел сливаться с обезличенной гусеницей, боясь потерять самого себя.

Он ещё долго ходил по улицам, выстуживая в себе дух противоречия, но безуспешно. Чем больше проходило времени, тем сильнее он распалялся, убеждая себя в том, что он прав. Толпа не может править человеком, она сама нуждается в управлении. Сергей вернулся к вокзалу, чтобы посмотреть расписание. Он снова искал путь, по которому есть движение в будущее, но расписание поездов вызвало тошноту. Названия городов и населённых пунктов мельтешили перед глазами. Каждый город казался тюрьмой. Там тоже всем заправляет толпа, состоящая из тех же людей, от которых он только что сбежал. Он вышел на Лиговский проспект и пошёл по переходу. Застывший город обрушил на него ворох ярких огней, от холода и ветра заслезились глаза и потекло из носа. Сергей полез в карман за платком и вытащил записку от капитана Басова. Снова пошарил в кармане, но вспомнил, что монетки там нет, придётся попросить у прохожих. Сергей всмотрелся в толпу. Сначала он не различал лиц, затем вытащил из пестроты чьё-то женское лицо, затем мужское, и постепенно толпа превратилась в обычную городскую сутолоку. Все спешили укрыться от осенней стужи, торопливо семеня ногами, словно за ними гнались. Сергей подошёл к первой попавшейся женщине и вежливо попросил монетку для таксофона.

– Иди работай, гопота! – взвизгнула женщина и покатилась по Невскому круглым телом, как сказочный колобок. Сергей ошалело смотрел ей вслед. От ярости он прислонился к зданию, ощутив спиной каменный холод гранита. Под ногами что-то зазвенело. Сергей посмотрел вниз и увидел несколько мелких монеток. Подобрав их, пошёл в телефонную будку. Бренча монетками, ощутил в душе высшую степень падения, но, вспомнив, что у него есть деньги, успокоился. Сначала позвонил на службу, но номер молчал, тогда Сергей набрал телефон по бумажке.

– Сынок, ты где? – радостно заорал Басов после первого гудка. – Я весь день не отхожу от телефона. Я щас приеду. Скажи, где находишься?

– На площади Восстания. У вокзала.

– Не уезжай! Скоро буду. Стой там, где стоишь!

Раздались визгливые гудки, а Сергей долго торчал в будке, стараясь понять, что это было. Он провёл с товарищем Басовым долгие молчаливые часы и дни, переросшие в нудные месяцы. За это время они возненавидели друг друга увязающей, как протухший студень, ненавистью. В их отчуждённых отношениях не было намёка, что когда-нибудь при звуке знакомого голоса раздастся вопль радости. Запыхавшийся Геннадий Трофимович схватил Сергея за рукав пальто и повёл в ближайшее кафе. Как все привокзальные забегаловки, эта тоже не отличалась чистотой и уютом. Пахло кислыми тряпками и лежалым мясом. За столами сидели припозднившиеся посетители.

– Я бегом бежал, боялся, что ты исчезнешь, – бормотал капитан, всем телом прижимаясь к Сергею. Тот не отстранялся. Ему было неприятно, но он терпеливо ожидал развязки. Москвин пытался понять, какое обличье напялит на себя бывший напарник в этот раз и зачем ему это нужно, пристально наблюдая за меняющимся лицом вечного капитана.