Ночи северного мая

– Сторожу! Палку вот завёл, собак гоняю. Повадились к нам на помойку бегать. У нас сытые годы настали. Питание наладилось. Сейчас всё расскажу.

В пристройке было жарко натоплено. Сергей повесил на гвоздь пальто, заметив, что единственный предмет одежды порядочно износился. Воротник стал ветхим, нижний ворс вылез наружу белыми нитками. Сергей оглянулся. Семён Петрович занимался приготовлениями к чаю. Старик не заметил изношенного пальто.

– Рассказывай, Серёжка, как дела? Ты наверняка пробился в жизни? Всегда был сообразительный. Ты же хорошо учился. Учителя тебя хвалили. Красивенький был парнишечка. Ласковый. Я тебя хорошо помню, прямо как перед глазами стоишь, тоненький, беленький, весь дрожишь. Ты всегда чего-то боялся. Тебя, видать, в детстве здорово напугали.

Сергей молчал. Невыносимое страдание охватило его, словно не было этих лет, прожитых вдали от самого страшного места на земле.

– Молчишь, сынок? Ну, посиди, погрейся, я щас всё приготовлю.

Старик суетился, бестолково снуя суховатыми негнущимися пальцами. Сергей подумал, что слово «сынок» у Семёна Петровича звучит иначе, чем у Басова. Другой смысл вложен в простое, в общем-то, слово, наверное, смысл зависит, кем и когда оно произнесено.

– У нас тут всё изменилось! Другие времена настали. Мы теперь как баре живём. Нас государство ценит, заботится. Нужды не знаем, – хвастался Семён Петрович, изредка поглядывая на Сергея. Тот слушал и ничего не слышал. Перед глазами вставала омерзительная картина, сопровождавшая его на протяжении всей недолгой жизни. Он стоит в палате мальчиков на коленях, а перед ним раскрасневшийся Волчара, потный, слюнявый, со спущенными штанами. Вокруг столпились его приспешники. Все возбуждены, всем интересно, чем закончится этот увлекательный спектакль. Больше всех суетится Хрущ. Он пытается помочь Волчаре, бегая вокруг Серёжи и тыкая его растопыренной пятернёй. Волчара вытащил из штанов красный разбухший член и суёт в рот Серёже, но тот мотает головой и изо всех сил пытается не заплакать.

– Глотай, глотай, глотай! – вопит Волчара. Верные приспешники послушно гогочут. Серёжа опускает голову на грудь, но Хрущ поднимает её, и Волчара втискивает свой член сквозь сжатые губы мальчика. Тогда Серёжа прикусывает разбухшую чужую плоть, и разъярённый Волчара изо всей силы бьёт его по голове. Сознание мгновенно гаснет.

– Ты не слышишь меня? О чём задумался, парень?

Стариковский возглас возвращает Сергея в уютное настоящее. Потрескивают дрова в старой печке, с шумом закипает чайник. Из радиоприёмника доносятся слова модной песенки: «Я шут, я Арлекин, я просто смех! Без имени и, в общем, без судьбы! Какое, право, дело вам до тех, над кем пришли повеселиться вы?»

– О судьбе, Семён Петрович, о судьбе, – тихо сказал Сергей, узнавая старый радиоприёмник. Он был ещё с тех времён, с шестидесятых, за это время из основного здания он перекочевал в подсобку. Тоже состарился, как завхоз.

– А чего тебе жаловаться на судьбу? Ты всегда был любимчиком. И директор тебя любил, и Дора, и мы все. Кстати, Юрия Васильевича чуть не посадили. Кто-то написал на него донос, уже милиция приходила, но он срочно перевёлся в школу. Тоже директором, и тоже в посёлок. Километров за пятьдесят от нас. Ещё дальше на север.

– И как он? – встрепенулся Москвин, подвигая чашку с обжигающим чаем.

– А-а, да никак! – нахмурился Семён Петрович. – Повесился.

– Как это? – Чашка выпала из рук Сергея и разбилась на мелкие кусочки. Кипяток прожёг коленку. Сергей с виноватым видом смотрел на старика.

– К счастью, Серёга, к твоему долгожданному счастью, чашка-то разбилась, – обрадовался Семён Петрович, словно осколки могли гарантировать человеческое счастье. – А вот так, повесился он. Семья в Москву подалась после его смерти. Никто не знает, с чего Юрия Васильевича так разобрало, что в петлю полез. Милиция его не трогала. Доносы на него там не писали. Жил себе спокойно. Не пил, не выпивал. Хотя у нас многие учителя пьют. От тоски, говорят. Царствие ему небесное, Юрию-то Васильевичу. Грешник он был, чего уж тут скрывать. Сам, поди, знаешь?

– Да знаю, – пробормотал Сергей. Детские тайны и секреты всплывали на поверхность, как прошлогодние утопленники, но они не выглядели отвратительными. Их было жаль, но они не вызывали страха.

– Тебя Волчара изводил из ревности, он же раньше тебя в любимчиках ходил у Юрия Васильевича. Вот и приревновал. Ну и правильно ты его прикончил!

Сергей бросился на пол, чтобы собрать осколки. Свершилось то, о чём он боялся думать, изгоняя из памяти мельчайшие подробности. Его тайна оказалась никакой не тайной. Семён Петрович произнёс вслух то, что Сергей долго скрывал от самого себя. И ничего страшного не произошло. Небеса остались на месте. Чайник не взорвался. Пламя из печки не вырвалось наружу. Крыша не обрушилась. Всё стояло на своих местах.