Ночи становятся короче

— Больше и не мечтай летать, мерзавец! — выкрикнул Кедеш, потрясая кулаками из-за спины Пулаи.

— Марш отсюда! — выпалил Пулаи. — А оплеуху я тебе влепил, чтобы ты больше никогда не нарушал инструкцию! — И, повернувшись кругом, старший инструктор устало пошел прочь.

Катя смерила Петю испепеляющим взглядом и бросила:

— А ты не подумал, каково будет папе, если ты разобьешься?.. — И пошла вслед за отцом.

Курсанты выполняли полеты согласно расписанию. Петя сидел, прислонившись спиной к стенке ангара. Ему было больно и обидно. И не потому, что Пулаи ударил его по лицу, а потому, что он потерпел фиаско в глазах Кати. Что же касается оплеухи, то он даже гордился этим. Кедеш орал на него, обзывая всякими словами, грозился, что больше никогда не допустит к полетам, а Пулаи коротко сказал: «Марш отсюда! А оплеуху я тебе влепил, чтобы ты больше никогда не нарушал инструкцию!»

«Значит, он влепил мне ее, чтобы я никогда не забывал об этом случае и стал в будущем хорошим пилотом. Это была отеческая оплеуха. И только. Да и есть ли в группе хоть один человек, кто смог бы проделать в воздухе такие фигуры? Роби был прав, когда говорил, что у него все пойдет хорошо, нужно только быть посмелее. Если бы не Роби, я и сейчас испытывал бы страх при посадке… Теперь же я ничего не боюсь… Роби Шагоди — истинный друг. Но Катя?.. Все это произошло из-за нее».

В ушах у Пети еще звенели ее слова: «…на чудеса он не способен…» Не кому-нибудь, а ей одной Петя хотел доказать, на что он способен.

Сорвав травинку, он сунул ее в рот и начал жевать. В памяти всплыли самые мельчайшие детали полета. Пете казалось, что он слышит, как оглушительно ревет мотор…

Он посмотрел на небо. Снова вспомнил миф о бесстрашном Икаре, который летел все ближе и ближе к Солнцу. Интересно, какие чувства он испытывал, когда воск начал плавиться и перья повыпадали?.. А далеко внизу — земля.

В жизни пилота бывают моменты, когда все зависит не от мотора и не от множества приборов на приборной доске, а от силы и смелости летчика…

К Моравецу подошел Пишта Денеш. Сел рядом.

— Петя, — начал он, — ты сделал очень большую глупость, но я думаю, что в конце концов тебе следовало ее сделать. Ты узнал самого себя. Уверовал в себя.

— Я не понимаю Катю. Она смотрела на меня так, словно я хотел убить ее отца.

— Катя?.. — Денеш задумался. Из разговора с Шагоди он уже знал, что Петя был по уши влюблен в девушку. — Катю понять можно: она боится за отца. Она, наверное, знает нашумевшую историю со штурмовиками.

Моравец с удивлением уставился на Денеша.

— Неужели ты не слыхал об этом? Столько разговоров было! В воздушном параде в День Освобождения участвовали и штурмовики. Так вот четыре машины врезались в землю, словно малые птенцы, выпавшие из родного гнезда. Произошло это вскоре после взлета на пути к Будапешту. Однако один из самолетов не взорвался, а просто врезался в землю. При расследовании причины катастрофы специальная комиссия установила, что все произошло потому, что в масляных баках оказался песок. Короче говоря, налицо было вредительство. Сразу же арестовали одиннадцать техников. Я, дружище, очень хорошо понимаю Катю: ведь отец ее был офицером еще в хортистской армии. Если бы с тобой что-нибудь случилось, Пулаи пришлось бы отвечать за тебя.

Петя не только слушал Денеша, сколько думал о Кате.

— Ладно. Ты только не думай, что все это очень волнует меня. — Петя встал. Усмехнулся. — Напрасно я рисковал. Не только ничего не добился этим, но еще и получил. А то, что я жизнью рисковал, это не в счет… — Посмотрев на Денеша, Петя добавил: — Она еще услышит обо мне. Время покажет, кто на что способен.

Домой Моравец пришел спокойный. Он не сомневался, что своего все равно добьется. Заложив руки в карманы и насвистывая что-то себе под нос, он вошел во вросший в землю домишко на окраине города.

Рабочий люд, населявший улицу, отдыхал после трудовой недели. Из открытых окон домов доносились звуки радио.

Дом был обнесен старым штакетником. Покосившиеся ворота были распахнуты настежь: здесь не боялись воров. Двор зарос почти метровым бурьяном. В доме под ветхой крышей жило пять семей; каждая занимала небольшую комнату с кухонькой. Самая невзрачная и сырая комната досталась семье Моравеца. Мебель старенькая.

Когда Петя вошел в комнату, мать торопливо собиралась в ночную смену на ткацкую фабрику. Маленькая женщина жила в постоянной тревоге: боялась, что от нее уйдет муж. Работал он шофером. Ходил в широком в плечах поношенном кожаном пальто. Прощаясь, мать обняла отца.

— Будь осторожен, дорогой, — поучала она. — Не забывай, что каждый шофер всегда одной ногой стоит в могиле, а другой — в тюрьме…

Отец, облокотившись на стол, смотрел на желтое пламя керосиновой лампы.

— Ладно, ладно, иди. Надоели твои нравоучения, — проговорил он, даже не глядя на крутящуюся около него женщину. — Не бойся, в следующее воскресенье утром буду дома.

— Снова не увижу тебя целую неделю… — запричитала было мать. Потом, спохватившись, спросила уже совсем другим тоном: — А что сготовить к твоему приезду? Гуся зажарю, хорошо?