Ночная прогулка

Так было с Валентиной Петровной, с воспитателем, открывшим его сердце для вечной музыки. И не только. Она через «не хочу» заставляла его петь для уголовников, коих не считала уголовниками, просто несчастными созданиями, которым необходима душевная помощь – музыка, которая способна лечить и освобождать от оков.

Так было с Катей, не способной в силу обстоятельств полюбить его всем сердцем, но способной дать ему больше, чем он заслуживал – импульс к жизни. Настоящей жизни. О жизни, слишком долго заброшенной и изрядно запылившейся за прошедшие серые годы.

Катя уже ждала его. На ней – футболка без рукавов, солнечная и пышная юбка до колен, открытые телесного цвета босоножки. Легкий почти незаметный макияж. Волосы собраны в тугой хвост.

– Привет, – шепнула она, махнув рукой. – Все-таки пришел с гитарой. Не убежал.

– Привет. Куда мне теперь бежать? – Антон сам заметил для себя, что стал чаще улыбаться. – Тебя уже выписали?

– Как видишь. Выписали еще утром.

– Утром?

– Я уже дома была и вернулась сюда. Удивлен, да?

– Еще бы тут не удивиться.

– Сегодня наша прогулка не ограничиться двумя часами и территорией больничного парка. Предлагаю сходить в литературный сквер, где обычно немноголюдно.

– Принимается. Пойдем?

– Ага.

– Можно мне вашу руку?

– А где, пожалуйста, мисс.

– Пожалуйста, мисс.

– А мороженое купишь?

– Какая вы, мисс, вымогательница.

– Это еще цветочки.

– И какое ты хочешь мороженное, признавайся? – спросил Антон, когда они взялись за руки и направились к литературному скверу, выйдя из больничного города.

– Ванильное.

– Хороший выбор. Ты кстати прекрасно выглядишь без больничного халата.

– Ну и признание. – Катя засмеялась. И добавила. – Ты тоже сегодня ничего. Надушился чем-то приятным.

– Лосьоном для бритья.

Наслаждаясь молочным мороженым, они неспешно шли по безлюдной улочке Российской. Яблони, посаженные с двух сторон, соприкасались кронами, образовывая купол из листьев и веток, почти не пропускающий солнечный свет. Было такое ощущение, что идешь по волшебному сказочному туннелю и через некоторое время обязательно кто-то неведомый должен выбежать или выпорхнуть… но ничего такое не происходило, лишь щебет птиц и шепот ветра сопровождали Антона и Екатерину.

– Поговорил с отцом?

– Да.

– Молчит?

– Думал, не спросишь.

– Думал он. Как он отреагировал на приглашение?

– Честно – сразу пошел в отказ. Начал: где я, где они.

– В смысле?

– Считает себя бедняком, которому не место у богатеев.

– Ты убедил его, что живем мы небогато.

– Даже не стал. Если есть двухэтажный дом, значит, для отца – это богато живут. Вот такой он у меня. Ничего не попишешь.

– Мило.

– Но причина отказа не в этом.

– В чем тогда?

– Он не выходил в общество, на званые ужины, лет двести-триста.

– Но он должен быть в воскресенье. На ужин точно придет моя одинокая тетя, которой необходима мужская компания.

– Я же сказал, что постараюсь вытащить его.

– Есть идеи?

– Да, признаться – и все. Признаться, что мы решили (без него) познакомить его с одинокой и очень симпатичной писательницей Анастасией Шолоховой.

– Думаешь получиться?

– Не знаю. Но врать больше не буду. Захочет познакомиться – пойдет. Не захочет – я пойму, потому что я знаю, как он любил маму. Времени не так много прошло со смерти матери. Зря я вообще сразу не сказал правду.

– Скажи, что любишь его.

– Не понял. Зачем?

– Просто так. Давно говорил?

– Вообще не помню такого.

– Просто скажи. Хорошо?

– Хорошо.

– Я говорю серьезно. Я лично незнакома с Геннадием Петровичем, но по твоим рассказам я сделала вывод: он – замечательный человек, живущий ради любящего сына, который очень много высказал отцу лишнего и не извинился. И ни разу не сказал слов любви единственному родителю. Ужас!

– Обещаю.

– Ты – пообещал. – Молчание. – Еще бы извиниться не мешало бы.

– Я понял, Катя.

– Извини за назойливость. Просто хочу помочь тебе. И твоему папе. И своей любимой тетушки. Всем сразу. Как всегда распыляюсь. И что в итоге?

– У тебя как всегда все получиться.

– Возможно.

– Мне ты уже помогла.

В центре литературного парка возвышался двухметровый памятник Антону Павловичу Чехову, не бесталанно разукрашенный местными ребятами: пиджак с галстуком – в черно-белую клеточку, штаны – в кремовые тона, ботинки – под стать образу, в черный цвет.

От памятника, словно солнечные лучи света, расстилались пять вымощенных камнями дорожек с низенькими черными фонарями и редкими скамейками с коваными ручками, стилизованными под лозы винограда. Среди ровно остриженных тополей мирно соседствующих с молоденькими яблонями затесались каменные клумбы, в которых были высажены девственные ромашки, разноцветные анютины глазки, календула и сказочные настурции, привлекающие шмелей и ос.

– И какую песню ты выбрал? – спросила Катя, усевшись на свободную скамью.

– А я не скажу! – Антон достал из футляра гитару, приготовился, проверив звучание струн, и только тогда добавил. – Песня будет собственного сочинения. Только не смеяться.

– Не позволю.

– Песню я посвятил тебе, если что…

– Да ладно? Да ладно! – От переизбытка чувств Катины глаза прослезились, а из легких вырывались странные смешки. – Да ладно?!