– Подожди, Катя, не плачь. Я объясню. Я купил собаку для тебя. Чтобы тебе не было скучно, когда я буду засиживаться на работе. Понимаешь?
– Я буду жить у тебя?
– Да. Ты хочешь?
– Ты хочешь меня удочерить?
– Да.
Катя громко завизжала, прыгнула приемному отцу на руки, дрыгая от нахлынувших эмоций ножками, и так крепко обняла, как никогда прежде, положив голову на его плечо.
Смех перемешался со слезами.
Плакала не только Катя.
***
Субботний день выдался поистине монументальным с драматическими вкраплениями – с несвойственными семейными разборками на повышенных тонах, плачем, смехом и безосновательными обвинениями. Анастасия думала, что готова сказать детям о разводе. Оказалось к такому невозможно заранее приготовиться. Дети не понимали и не хотели понимать, почему они должны жить с мамой, вдали от папы.
Она валилась с ног от усталости, словно отработала в саду весь день на палящей летней жаре.
Настя приглушила свет, задвинув плотные нежно кремовые шторы, удобно расположилась на диване и открыла увесистую китайскую плетеную шкатулку с маленькими медными застежками, в которой хранила памятные сувениры, фотографии, простые безделушки из далекого и не очень дальнего прошлого.
Глядя на сломанную статуэтку – фарфоровый одноухий котенок, озорно играющий шляпой с бантиком в синюю крапинку, – она вспоминала отца. Степан Васильевич вручил этот маленький, но приятный подарок на ее восемнадцатилетние после окончания праздничного застолья, когда они вдвоем мыли посуду на кухню и пели русские народные песни. Не все песни Настя знала наизусть, но все равно с большим удовольствием (назло ворчливому брату Виктору, который ненавидел, когда кто-то из домашних напевал, особенно Анастасия) подпевала отцу, будь это семейные посиделки или обычные рутинные домашние дела.
Вытащив пожелтевшие от неизбежного хода времени листы бумаги, неумело скрепленные фиолетовой ленточкой, Настя отложила их на диван, чтобы выбросить признания мужа в любви на целых восемь страниц неразборчивого и размашистого текста, с кучей исправлений и грамматических ошибок. Анастасия не один десяток раз перечитывала признание из прошлого, когда, казалось, не было больше сил терпеть и любить мужа.
Скрепленные медной проволокой миниатюрные ракушки. Их собрали мальчишки со дна морского во время прошлогоднего отпуска на северо-восточном побережье Черного моря. Они гостили у двоюродного брата мужа, который уехал в командировку на три недели и попросил присмотреть за домом и домашними животными. Долго собирались, думали, решали, а в итоге весело и непринужденно провели время. Прежние обиды забылись и воцарилась любовь и взаимопонимание. Однозначно, белая полоса в семейной жизни Анастасия, которая, к ее большому сожалению, быстро сменила окрас в родных краях: сначала посерела от повседневной обыденности, а потом и вовсе почернела от взаимной отчужденности и последующей неверности супруга.
Обугленная в нескольких местах мягкая игрушка – крохотный зайчик со свисающими на лапы ушами, которого Настя подобрала на дороге, когда вылезла из перевернутого автобуса. Зайчик – вот что осталось от Настиного творческого коллектива со странным названием «Лето Белого Коня».
Рисунки, поделки из бумаги, глиняные статуэтки, которые умело и не очень умело (а от этого ещё ценнее) смастерили сыновья, всегда грели её душу и радовали любящее материнское сердце. Настя могла часами разглядывать то, что творили ее дети – и каждый раз гордиться ими.
Настя нашла то, что искала: серебряную брошь с малахитовым кулоном, внутри была спрятана фотография её бабушки Валентины Григорьевны.
Все детские и юношеские – светлые и грустные – воспоминания были связаны с ней, с миром, в котором жила Валентина Григорьевна. Ее мир – сказка, созданная по воле и желанию бабушки. Домик на краю мира, в богом забытой деревне в сердце Тайги, подальше от стремительно развивающейся цивилизации (по ее скромному мнению, современный человек стремился не к цивилизации, а к утехам Дьявола, отдаляясь от веры и Бога, своего истинного естества и своего предназначения). Поражающий воображение неизменно благоухающий в летнюю пору сад, а в зимнюю стужу превращающийся в излюбленное место для потех местной детворы; по разрешению Валентины Григорьевны почти все мужчины деревни, коих было немного, приходи в ее заснеженный сад в начале ноября, чтобы расчистить его от снега и построить такую горку, чтобы детский смех не переставал литься всю студеную зиму до первой весенней капели. Валентина Григорьевна знала каждого мальчугана или девчушку – и каждого угощала горячим травяным чаем и блинчиками с малиновым вареньем; её дом был полон чужих детей.