Ночная смена

«4321» – грандиозный роман. Это его достоинство и недостаток одновременно. Потому что у всех грандиозных романов есть изъян, отпугивающий читателей и бесящий критиков. Он заключается в том, что задача такого масштаба, как и вообще любая «стройка века», заведомо обречена на неидеальность. Это как возводить Вавилонскую башню: в процессе обязательно разозлишь ветхозаветного Бога и еще кучу всяких богов поменьше – нужно быть очень наглым и самоуверенным, чтобы затеять такое. Но, как ни странно, именно наглость автора здесь подкупает больше всего – потому что заставляет вспомнить, для чего вообще романист приходит в литературу – пробовать новое, расширять границы. «4321» – это величие замысла в чистом виде, exegi monumentum, 866-страничное размышление о том, что значит быть писателем. А это значит – каждый день гулять по саду расходящихся суперпозиций и выбирать, выбирать, выбирать, выбирать, куда свернет герой и что из этого получится. Внутри любой истории помимо текста всегда сохраняется этот невидимый (или видимый только автору) шлейф из забракованных сюжетов, от которых пришлось отказаться просто в силу архитектурных ограничений классического романа. И книгу Остера, мне кажется, интересней всего рассматривать именно с этого ракурса: он сделал то, о чем хоть раз задумывался любой из нас, – отказался отсекать «лишние» варианты. После прочтения остается только один вопрос: а че, так можно было? Цюй Пэну бы точно понравилось. И даже ошибки в расчетах на такой сверхдлинной дистанции уже не так уж и важны – не ошибается тот, кто ничего не делает.

1

Кстати, об ошибках. В романе Чеда Харбаха «Искусство поля» есть эпизод, где герой замечает, что бейсбол – один из самых жестоких видов спорта, потому что промахи в нем не только подсчитывают для статистики, но и буквально выводят на табло во время игры – в графе “Е”, что означает “Errors”[61]. И это тоже очень точная метафора грандиозного романа. Любой, кто пробовал, знает, что сочинить текст – это полдела; вторая половина – хоть как-то исправить то, что ты уже наворотил; далее – смириться с тем, что можно было сказать лучше, но не вышло. В каком-то смысле быть писателем – значит постоянно видеть перед глазами воображаемое табло с подсчетом промахов и неудачных сюжетных ходов. И научиться с этим жить. Научиться проигрывать. Но – и это важно – проигрывать красиво. Лучше всех эту мысль сформулировал Беккет: “Try again. Fail again. Fail better”. Пол Остер мог бы сделать эту цитату эпиграфом к своему роману. Это прекрасно, когда автор, зная правила, все равно пытается перехитрить статистику и вместо одной подачи делает сразу четыре. Они неидеальны, но их одновременность придает им особую красоту. Как наблюдать за игроком, который отбил четыре мяча одновременно и, совершая круг почета, разбил битой табло со статистикой.

Мистер Остер, можно автограф? Вот карандаш.

Хиросима: Смотрим на чужие страдания

Весной 1946 года корреспондент Джон Херси отправился в Японию, чтобы написать репортаж о последствиях взрыва атомной бомбы над Хиросимой. В командировке он провел три недели, общался с выжившими, собирал фактуру. Говорят, он почти не делал заметок и работу над текстом начал, лишь вернувшись в Америку, – боялся, что оккупационная администрация конфискует черновики на таможне. Это важно помнить: свой знаменитый репортаж Херси вывез из Японии в США в голове, можно сказать контрабандой.

Херси почти поминутно воспроизводит тот день – 6 августа 1945 года – до и после взрыва; дает события глазами шести человек: двух врачей, двух священников, вдовы и сотрудницы жестяной фабрики. Герои выбраны неслучайно: легенда – а история написания «Хиросимы» уже давно обросла собственным фольклором – гласит, что по дороге в Японию Херси приболел и, чтобы отвлечься, взялся читать «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера, рассказ о монахе, который изучает жизни пяти человек, погибших при обрушении моста, и позже взял структуру «Моста» за основу своего собственного текста.

В мемуарах «Не навреди» нейрохирург Генри Марш описывает свою работу в почти самурайских терминах. Он пишет, что сострадание – исчерпаемый, конечный ресурс, и потому врачи, которые распоряжаются им неразумно, очень быстро выгорают и становятся циниками; поэтому хирург должен быть осторожен с чужой болью, он должен воспитать в себе отстраненность, умение при входе в операционную на время «забывать», что у тела на столе есть душа. Потому что иначе он не сможет хорошо исполнять свой долг.