Ночная смена

«Я вымучивал историю, натягивал на все больше мировых явлений, что требуется показывать писателю. Прозрачное, изящное и многозначное произведение, о котором я мечтал, разжирело от тем. Я уже вставил современную фармакологию, телевидение, расовый вопрос, тюремную жизнь и дюжину других лексиконов; как же мне вдобавок высмеять бум интернета и Доу Джонс, не забыв про глубину персонажей и хронотопа? Объем проекта рос, перерыв между культурными переменами сокращался, а между этим всем билась паника: как создать судно, которое останется на плаву в истории хотя бы столько же, сколько оно создавалось? Романисту хочется все больше и больше сказать читателю, у которого все меньше и меньше времени читать»[78].

Словом, с романом не ладилось, и Франзен решил – хотя бы на время – сменить род деятельности и, как и многие другие коллеги-писатели, попытать счастья в Голливуде – подался в сценаристы, но и там не заработал ничего, кроме горького опыта.

И – это звучит как выдумка или натяжка, но – именно чтение первого черновика «Бесконечной шутки» помогло Франзену справиться с писательским блоком и взяться наконец за третий роман[79].

Огромный, размашистый magnum opus Уоллеса по-настоящему поразил Франзена – и задел его литературную гордость. Было, впрочем, очевидно, что любые попытки соревноваться с ДФУ на его поле – на поле языка и формальных приемов – обречены на провал, поэтому Франзен выбрал другой путь – от противного и стал писать реалистичную, заземленную семейную историю, намеренно срезая с нее постмодернистские па и фокусируясь на психологии персонажей. Смена ракурса – с приемов на персонажей – действительно сработала.

Первые два романа Франзена были во многом вдохновлены Пинчоном и представляли из себя хитроумные конспирологические триллеры, наполненные сатирой и злостью. Именно в этом была главная проблема – это были романы старательного подражателя, талантливого молодого человека, который из кожи вон лезет, чтобы впечатлить своих учителей – старшее поколение, Пинчона и Делилло.

Позже Франзен и сам это признавал. Он всегда мечтал написать Великий Американский Роман и долго жил с оглядкой на тех, кому это удалось. Иронично, что главный свой роман он смог написать, лишь перестав пытаться быть великим. Важным этапом на пути к себе стало разочарование в постмодернизме: «В основе постмодернизма лежит подростковое воспевание сознания, подростковый страх быть принятым и подростковая убежденность в том, что любая система – фальшивка. В теории это звучит притягательно, но как образ жизни постмодернизм – прямая дорога к ярости. Ребенок вырастает огромным, но не взрослеет».

В «Поправках» есть сцена ужина, в которой один из героев – ребенок – Чип отказывается есть овощи, и отец в наказание заставляет его сидеть за столом до тех пор, пока тарелка не опустеет. Мальчик проводит за столом почти всю ночь, но так и не прикасается к овощам.

Позже в интервью The Paris Review Франзен рассказал, что именно эта сцена стала для него поворотной: «Тот факт, что бытовые зарисовки из жизни обычной семьи получаются у меня лучше, чем размышления о корпоративной Америке… стал для меня настоящим откровением»[80].

«Поправки» не просто лучший роман Франзена, в контрасте с первыми двумя книгами он выглядит как прощальное письмо самому себе в прошлое, расставание с иллюзиями. А один из героев, нелепый и жалкий Чип Ламберт – ревизия всех самых глубинных страхов автора, воплощает в себе прошлого Франзена, того молодого и сверхамбициозного нарцисса, который мнит себя интеллектуалом; он так уверен в своем таланте и превосходстве, что совершенно не замечает, насколько смешон, что на самом деле он не производит ничего, кроме испанского стыда. Стыд вообще главное топливо франзеновских романов и главный движок. Автор и сам в интервью признавал, что Чип был самым сложным для него персонажем: «Когда я писал Чипа Ламберта, я пытался вместить в повествование весь свой стыд, не преодолевая его: я искал способ изолировать стыд, в идеале сделать объектом комедии. ‹…› И, когда это мне удалось, роман наконец сдвинулся с места».

Чип – и есть тот неврастеничный ребенок, что вырос огромным, но так и не повзрослел.

Даже семинар, который ведет Чип в университете, называется «потребление текста» – это ироничная издевка Франзена над самим собой. Ведь первые два его романа – это довольно прямолинейные и не очень изящные нападки на корпоративную культуру, медиа и общество потребления. Чип с умным видом пересказывает тезисы Бодрийяра. Франзен иронично пересказывает тезисы Чипа о Бодрийяре.

Этот метаприем – автор делает больно персонажу, чтобы облегчить собственную боль, – он еще использует в следующем романе, только там поводом будет совсем другое чувство – не стыд, но горе.

III