Ночное кино

– Я понимаю. Да, мэм. Спасибо. Если вам надо проверить печь, я подожду. – Клео опять замолчала и глубоко вздохнула, глядя на черную статуэтку.

После паузы она сухо, бесстрастно и лаконично изложила нашу историю.

– И обратная тень хулиганит, – прибавила она.

Умолкла и стала слушать, серьезно насупившись.

Спустя минут десять прикрыла трубку рукой.

– В шкафу, – шепнула она. – Поищите книгу, называется «Символы черной алхимии звериной и минеральной». Должна быть на верхней полке. – Она еще послушала. – Зеленая обложка.

Я побежал к стеллажам. Книга вскоре нашлась – толстенный том некоего К. Т. Джейбёрда Феллоуза. Я сдернул ее с полки и отнес на стол.

– Она не может помочь, пока мы не опознаем животное, – тихо пояснила Клео.

Я полистал книгу, глазами скользя по заплесневелым страницам, по выцветшим изображениям зверей, поблекшему архаичному шрифту.

Дракон. Сердце. Печень. Олень.

– Я понимаю. – Клео сощурилась на статуэтку. – Плавники, на кончике хвоста маленькая присоска. Такой гибрид змеи и рыбы.

Свинья. Козел. Тигр. Червь.

– Проверьте «левиафан», – с жаром зашептала Клео.

Сова. Колонна. Сосна. Левиафан.

Левиафан на цветной иллюстрации был почти точной копией статуэтки. Та же похотливая ухмылка, тот же расширенный язык.

– Вот это что такое, – объявила в телефон довольная Клео, придвинув к себе том. – Вслух? – Она откашлялась. – «Левиафан – первобытный морской змей, один из Князей Ада, – прочла она. – У Данте олицетворяет воплощение абсолютного зла. Святой Фома Аквинский описывал левиафана как один из Семи Смертных Грехов, зависть – неодолимую жажду того, чего не имеешь. На Ближнем Востоке олицетворяет хаос. В сатанизме – инфернальный демон, которого может укротить ведьма или ведун и наслать на мир с разрушительными целями».

Она еще послушала.

– Дайте я спрошу. – Она глянула на меня. – Скольких детей вы видели с этим предметом?

– Двоих.

– Их что-нибудь связывало? Одна школа, одно хобби, дальнее кровное родство? Что-нибудь такое?

Я не ответил – голова пошла кругом. Потому что я вдруг вспомнил Моргана Деволля и его дочь, которая кралась за мной по дороге в этой своей ночнушке с вишенками. Она что-то сжимала в кулаке, что-то маленькое и черное. Вот эту статуэтку.

– Нет, – сказал я. – Троих. Трое детей.

– Что у них общего?

Я потер глаза, постарался успокоиться, подумать головой.

– От четырех до шести лет. Сталкивались с одной и той же женщиной. Той, которая наложила смертное проклятие на нашу обувь. Александрой.

Дочь Деволля и глухой мальчик с нею, конечно, сталкивались. Но вывод неизбежен: значит, с Сандрой встречалась и Сэм.

Да быть такого не может.

Синтия никогда не разрешала Сэм разговаривать с незнакомцами. И однако Сандра ведь отыскала меня у водохранилища. Могла отыскать и моего ребенка.

– Как они себя вели? – спросила Клео. – Странные поступки? Перешептывания? Тики, судороги? Транс? Разговоры о смерти и насилии?

У меня словно пропал голос. Меня обуревал ужас, на меня надвигались стены. Что я натворил?

Я привел Кордов прямиком к Сэм.

«Ленточный червь, пожирает собственный хвост. У него нет конца. Обернется вокруг сердца, выжмет всю кровь».

– Ау? – сказала Клео.

За каким чертом я не бросил эту затею, когда был шанс?

– Вы, конечно, меня извините, но у нас тут на телефоне настоящая, живая черная ведьма, – прошипела Клео, зажимая трубку рукой. – Мы позвонили, когда она потрошила королевскую змею для заклятия непокоя. И к тому же у нее такой голос, будто она вот прямо сейчас даст дуба. Я бы на вашем месте сосредоточилась. Как вели себя дети?

– У дочери я левиафана не видел. Моя бывшая жена нашла его у нее в пальто. Но дочь вроде была нормальная.

– А остальные?

– Один ребенок глухой. Расстроился, когда уронил статуэтку. Практически истерику закатил, но успокоился, когда я отдал ее обратно.

– Неотменимый импринтинг, – торопливо проговорила Клео в трубку. – А третий?

Дочь Деволля.

– Я ее почти не видел, – сказал я.

– Ничего необычного?

Я припомнил ту ночь – темный двор, усеянный забытыми игрушками, содрогание деревьев, далекий собачий лай, младенческий визг.

– Ее любимая кукла разлагалась в детском бассейне, – выпалил я.

Клео вздрогнула:

– Голыш?

– Потерялась на несколько недель. Они везде искали.

– И?

– Отец выудил куклу, отдал дочери, хотя кукла была адская – глаза выпали, волосы клочьями повылезали.

Клео нетерпеливо замахала рукой:

– И что было, когда он ее отдал?

– Девочка ужасно огорчилась. Заплакала. А потом побежала за мной по дороге, обнимаясь с этой куклой, и попыталась всучить статуэтку мне.

– Явные признаки кукольной магии! – возбужденно крикнула Клео в трубку и пересказала все то, что изложил я. Еще с минуту послушала. – Хорошо. Я попробую.

Вскочила, убежала к стойке, что-то нацарапала на бумажке.

– Я ему передам. Спасибо вам.

И повесила трубку. Ни слова не сказав, сосредоточенно набычилась, присела на корточки и принялась рыться в шкафах, выуживая книги, свечи и мятые газеты. Вернулась с плоскогубцами, красной чашей, черно-белой возвратной свечой и пинцетом.