Ночное кино

Я нервничал: сколько бы мы ни раскопали информации про Сандру и ее отца, картина во всей полноте так и не сложилась. Клео ведь предупреждала: «Правда о том, что творится с нами в этом мире, непостоянна… Неизбывно меняется».

Вполне возможно, «Гребень» – и сам Кордова – как запертая шестиугольная китайская шкатулка Бекмана, которую я много лет назад пытался взломать: им тоже надлежит навеки пребывать запечатанными, и нутро их сокрыто от света дня не без причин.

Клео уверяла, что заклятие в левиафане не злое, но это мало меня утешало. Пусть Сандра хотела защитить Сэм, пусть Хоппер любил Сандру – все равно она оставалась изменчивой загадкой, а ее поведение в ту ночь у водохранилища в Центральном парке по-прежнему непостижимо. Как у Сэм в кармане пальто очутилась статуэтка? Воображая, что однажды Сандра приближалась к моей дочери, я вскакивал среди ночи в ужасе, который лишь обострялся, ибо я понимал, что это моя вина.

Из-за меня Сэм пострадала. А вдруг так мне явлена была моя истинная природа – неприкрашенный портрет, бесконечный и неопровержимый, как меж двух зеркал: эгоистичный слепец, которым я был и останусь навеки. Я названивал Синтии, хотел справиться о Сэм, но Синтия не подходила к телефону.

А ведь еще Паук и «Взломанная дверь».

Из «Чар» я вернулся прямиком в антикварную лавку. Лавка была закрыта, окна черны. Нора и Хоппер приходили туда со мною назавтра, потом еще два дня подряд. Мы наблюдали за домом из тени на крылечке через дорогу, подкарауливали промельк света наверху, трепыхание занавески.

Но здание оставалось непроницаемо и безмолвно.

Очевидно, Паук вернулся, упаковал чемодан и исчез в ночи – возможно, навсегда. Логично: в конце концов, его настигло прошлое, сначала Сандра, потом мы. Но осыпающийся красный фасад «Взломанной двери», загадка исчезновения Паука и, что еще страшнее, раздумья о том, что же случилось с Сэм в его лавке, – все это оставило по себе вопросы, которые грызли меня заживо, изматывали, как неотступная лихорадка.

Я даже сомневался, что мыслю здраво. Сэм – это предел. Граница нарушена. Ловко скрываясь во мраке, предъявляя нашим взорам лишь рукотворные искаженные тени на стене, Кордова по-прежнему существовал главным образом у меня в голове. Для недруга нет крепости прочнее, о чем вам поведают и его фильмы. Подозреваемая, но незримая угроза, питаемая воображением, изнурительна и всемогуща. Она калечит, не успеваешь ты выйти из комнаты, вылезти из постели, хотя бы открыть глаза и вздохнуть.

Статуэтка левиафана и ее трепещущая тень, своенравно скользившая по столу, – привет из сокровенного мира за пределами того, который я принимал за данность всю жизнь, за гранью реальности, якобы, как уверяли меня наука и логика, постоянной и меняющейся лишь в пределах конечного набора законов. Хулиганящая тень – точно краешек неведомого. Несомненность и истинность этого мира дали трещину. Крошечная дырочка в обоях – можно закрыть на нее глаза, списать на то, что разум шутки шутит. А можно отодрать побольше, все шире и шире, и она гротескно разрастется, а потом отклеится вовсе – и какая же стена откроется мне? А если снести эту стену – что за ней?

Против сомнений было одно средство: отпихнуть их подальше и сосредоточиться на конкретном плане.

Хоппер дошнуровал ботинки. Встал, застегнул куртку. Нора стояла перед зеркалом и из таинственных соображений мазала рот красной помадой, уместной в парижском джаз-клубе. Почмокав, она присела, подтянула повыше камуфляжную штанину и термобелье, поправила на лодыжке нож, который я купил ей вчера в «Уолмарте» Саратога-Спрингс.

Пусть, по крайней мере, сумеет себя защитить.

– Так, бойцы. Повторим последний раз.

Я расстегнул рюкзак, вынул карту.

Наш тщательно выношенный план – веревка, за которую мы цеплялись.

И все же я спрашивал себя: а вдруг, на ощупь зайдя по ней во тьму, мы обнаружим, что другой конец ни к чему не привязан?

* * *

На озеро Лоуз мы отправились кружным путем, старательно огибая центр Каргаторп-Фоллз.

И очутились в паутине безлюдных петляющих закоулков.

Машина была прокатная – черный джип, – но не угадаешь, кто в Каргаторпе причастен к тому, что творится в «Гребне», а я не хотел рисковать, привлекая к нам внимание. Мы наблюдали за Перри-стрит, не говоря уж обо всех машинах, что попадались по пути на север, но, похоже, никто за нами не следил.

За минувшие пять лет я и забыл, до чего непроходима эта глушь, до чего безвоздушна. Холмы кишели хвойными, кленами и буками, мощные ветви тянулись к дороге, словно хотели нас придушить, и поглощали жалкие остатки дневного света. Срубы, продуктовые лавки, разорившиеся пункты видеопроката одиноко торчали на разлагающихся пустырях.

– Следующий поворот налево, – сказала Нора.

Вскоре возник указатель: «Поляна Уэллера».

Я притормозил, свернул влево на стоянку. Еще две машины: синий пикап и универсал, – наверное, туристы уже вышли на озеро. Я заполз на парковочное место в самом дальнем углу, занавешенном крупной тсугой, и вырубил мотор.

– Все чисто, – сообщил Хоппер, выглянув в заднее стекло.