Ночное зрение

Такие дома строили у железнодорожных станций, в речных портах. Двухэтажные из серых и черных шпал, с окнами в суриковой обналичке. Летом во дворах этих домов пахнет помойкой, и если бы не повсеместная кленовая, тополевая, бузиновая зелень, если бы не цветущие палисадники, то пахло бы еще дезинфекцией.

Во дворе дома, о котором я хочу рассказать, стоят вкопанные в землю столики, и, как только с ближайших заводов — бетонного, асфальтного и щебеночного — пойдет по домам первая смена, за столиком появляется зубастый и до голубизны выбритый старик, который зимой ходит со скребком, ломиком и метлой. Его зовут Графином, и зимой этот знающий себе цену человек чистит общественные уборные, летом же читает книги и играет в лото.

Выходя из подъезда с вечно поломанной дверью он несет с собой три мешочка. В одном из них трубочный табак или махорка, желательно Моршанской табачной фабрики; в другом — карты и кубики для игры в лото, а в третьем жареные семечки для женщин и детей. Графин курит так много, что если он идет по улице с подветренной стороны и еще не видно его лица, то не надо быть сыскной собакой, чтоб понять: Графин идет. Говорят, по этому запаху в молодости его всегда находила жена, где бы он ни искал уединения. Пальцы у него короткие и мощные, кулак сжимается в гирьку желто-коричневого цвета, когда он кладет руки на столешницу.

Примерно в это же время на балкон дома напротив вывозят в кресле-коляске начальника одного из цехов бетонного завода Глебова, у которого весной разыгрался страшнейший ревматизм. Человек он веселый, хоть и немолодой, любит петь народные песни. При его красивом баритоне можно было бы иметь сольные концерты, а Глебов все пытается создать при заводе хор. Однако на репетиции редко приходят люди, имеющие голос, и Глебов в такие вечера бывает особенно грустен. Болезнь развила в нем давнюю страсть к рисованию: он ставит на балконе сконструированный им мольберт, больше напоминающий пюпитр, и с удовольствием рисует, отвечая на приветствия даже не кивком головы, а только улыбкой.

Выждав некоторое время после выхода Графина, во двор барыней выплывает Александра Григорьевна, бывшая бухгалтерша, женщина фронтовая, курящая папиросы. Она седая, терпеливая в разговоре, но не мрачная. Скорей спокойно-загадочная. Что-то киношное, столичное в ее милом наряде — она любит сиреневые и лиловые тона, тоскует о крепдешине и какой-то броши, утерянной несколько лет назад при пожаре в этом доме. В этом сезоне ее платье украшает лиловая розочка, похоже, из камня.

Графин и Александра Григорьевна здороваются. При этом Графин спокоен, а Александра Григорьевна часто поправляет в седых волосах скобу гребенки.

— Чо, Григорьевна? — говорит Графин.

— А что вас интересует? — деликатно осведомляется та.

— Сыграем? Метал колоду банкомет, и пот по лысине струился!

Александра Григорьевна дает поуговаривать себя, ссылаясь на то, что и народу мало, и деньги надо менять в магазине. Графин вытаскивает из кармана галифе полную горсть медных денег.

— Сколь тебе разменять?

— Слушайте! — зачарованно говорит Александра Григорьевна. — А они в самом деле у вас в кубышках хранятся?

— У меня в подвале монетный двор, — хитрованом рассыпается Графин.

Александра Григорьевна уходит за кошельком, где, по ее словам, остатки пенсии. Графин кладет на стол горсть новеньких монет. Они отражают солнце и уровень его благосостояния.

В одном из окон второго этажа появляется голый по пояс Федя Костенкин. Он растирается полотенцем, весело оглядывает двор и кричит:

— Графин, выходить, что ли? Давай мешай получше, я тебя нынче раскулачу!

Графин молчит, пускает клубы дыма. В трубке и груди его булькает, похрипывает.

Вскоре принялись за игру.

Порывы теплого ветра стремятся сбросить карты со стола, скрипят эмалированной чашкой фонаря на ближайшем столбе.

Молодуха Рязанова одной рукой качает коляску с ребенком, а другой двигает камешки по карте. Александра Григорьевна старательно сдерживает волнение: она курит и нарочито равнодушно смотрит на предвечернее солнце или поглаживает дворового пса Жулика, который, улыбаясь, положил к ней на колени многострадальную голову. Разомлев от ласки, он вприщур глядит, как чья-то хозяйка снимает белье с веревок, натянутых во дворе между столбами. Вдруг взлаивает и бросается к подошедшему к столу Гане Лихачеву. Все обращают на Ганю внимание, потому что знают: Ганя должен находиться в больнице.

— Ты, Ганимед, откуда в наших здоровых краях? — не отрываясь от игры, спрашивает Федя. — Отпустили, что ли? Режим нарушил?

— Сбежал я из больницы, — хрипит Ганя. Его почти не слышно.

— Что, что? — переспрашивает Федя, сморщив лицо.

— А! — машет рукой Ганя, горестно покачивает головой и удаляется к себе на второй этаж в комнату на подселении.

Возле стола все время крутится подросток Ермолаев по прозвищу Ермолай. Он нервно улыбается, почесывает то голову, то рукой руку, то подбежит к графиновским картам, то к рязановским, то крикнет:

— У вас же есть! Чо не закрываете? Александра Григорьевна, закройте бычий глаз!

— Десять?

— Ну да, десять — бычий глаз!