Ночной карнавал

А может, она просто устала. И надо выспаться. Выспаться. Спать. Спать. Без просыпу. Много дней и ночей подряд. Она не высыпается. И ее ждет только ночная жизнь. Ночная. Днем она будет спать, ночью — жить. Владимир. Возьми меня отсюда. Я никогда не была девочкой. У меня не было детства. То детство, что у меня было, оно приснилось мне. Это был сон. Деревня. Мать. Зимние площади. Рус. Царь. Его Семья. Моя Семья. Кто мне это набормотал?! Наболтал… пока я металась в больном бреду по казенным кроватям чужбины?!

Новые, цепкие руки вырвали ее из объятий танцора, сжали ей плечи.

Она по-прежнему не открывала глаз. Качалась. Как под хмельком. Туда-сюда. Влево-вправо. Гибкий стебель. Хризантема. Отцвели уж давно хризантемы в саду. Откуда она знает эту чужую песню?!

— Мадлен, открой глаза! Мадлен!

Она открыла глаза.

Куто. Его лицо. Его перекошенный, закушенный, чтоб не закричать, рот. Его впалые, ввалившиеся щеки, худые торчащие кости скул.

— Привет.

— Ты… — Она не удивилась, не улыбнулась, не разгневалась. Она двигалась как во сне. — Ты будешь преследовать меня всю мою жизнь, Куто. Мы же простились с тобой. Зачем Бог опять подсовывает тебя мне?

— Затем, что Пари — очень маленький город, Мадлен. Я договорился с бароном полюбовно. Он не такой дурак, как тебе кажется. Мы с ним объединились. Мы соединили усилия и направили их против…

Он замолчал резко, будто ему перерезали горло. Осталась только музыка. Ленивый, томный блюз. Звуки изгибались, как змеи, вставшие на хвосты. Пары качались в полутьме и дыму, в сполохах таинственных огней. Слышались короткие смешки. Шепот висел в воздухе, как дым. На сцене появились обнаженные одалиски с перьями на головах. Женщины выделывали замысловатые па, садились на шпагат, вставали на руки. Человеческое тело зыбко, изменчиво, лукаво. Оно гнется, ломается, выжимается, как тряпка, выживает, высвечивается изнутри, как яркий лимон, лежащий на темно-синей ткани. Золото и синь. Цвета Мадлен. Цвета Рус: пшеница и небо. Васильки и подсолнухи. Купол храма снаружи золотой, изнутри синий: мастер Нестор расписал его твердью звездной. А то и купола такие в Рус бывают: крашенные синей краской, с золотыми звездами на них.

— Против кого, Куто?

— Успокойся. Это не твоего ума дело.

Он прекрасно знает про Князя.

Господи, Мадлен, голову на отсечение себе дай, — это против Князя они оба пошли. Они куш не упустят. Они друг другу уже руки монетами умыли. Тридцать сребреников или тридцать тысяч сребреников — какая разница? А розовая вода все льется, льется из кратера. Та душистая вода, которую сливали на грязные руки первому прокуратору Иудеи. Ты, Мадлен, о нем ничего не знаешь, кроме двух-трех строчек из Евангелия, что бормотала иногда бедная Кази, придя к Мадлен в будуар под утро, забравшись на диван, в чем мать родила, и листая книгу, где брезжил хотя бы мираж спасения. Они жили в ужасе, да. И сейчас живут. Почему она не читает книг?! Почему ее сжигают страсти… много страстей, из которых не выбраться за просто так, и она тонет в них, захлебывается, пытается выплыть?!

Но есть же, есть Мир Иной.

Она чувствует это.

После встречи с Князем полог откинулся. Она увидела невидимое.

Только бы с Владимиром ничего не случилось.

А этот человек, танцующий с ней… Она спасла его. Она примчалась в Венециа; ее принес туда погибший рыжий Ангел — на спине, на крыльях, на загривке. Что ему еще надо? Он сам вернулся. Он пошел прямо в пасть зверя. И звери не загрызли друг друга. Не покусали. Смотри-ка, какие ласковые!.. Поняли друг друга. Или обманули. Скорей всего, это притворство барона. Барон держит всегда в уме сто ходов вперед. А графа легко купить. Он наивен и доверчив. О его заговоре знает уже весь Пари. Ей об этом говорили в постелях ее знатные любовники — люди, за которыми в оба следил барон.

— Я знаю, что вы задумали. Я тоже не лыком шита.

— Ты?.. Мадлен, не смеши меня… Мадлен… — Он зарылся носом в ее кудри, затрясся — то ли от еле сдерживаемого смеха, то ли от сдавленных рыданий. Если он и плакал, то понарошку. — Ты не тем занимаешься в жизни, Мадлен.

— А чем мне надо заниматься?.. По-твоему, кто я?..

— Ты?.. Если бы я был просто человеком… клерком, служащим, угольщиком… крестьянином… я бы на тебе женился. Сделал бы тебя хорошоей женой… матерью… ты выносливая… ты красавица… ты здоровая, как бывает здоровая и породистая лошадка… ты принесла бы мне отличных, здоровеньких ребятишек… Мыла бы посуду… стирала… варила бы обед… вязала, штопала… при этом не теряя красоты своей, всегда улыбаясь, смеясь, всегда бросаясь мне навстречу, когда б я приходил домой после работы, усталый, весь в саже… или в стружках… или перепачканный землей, навозом… или с запахом типографской краски… Я бы обнимал тебя крепко и выдыхал тебе в ухо: ну, здравствуй, женушка!.. вот и я… ты ждала меня?.. О да!.. — шептала бы ты, и мы бы сливались в объятии… заслуженном, долгом, счастливом…

— А почему мы не можем так сделать в жизни, Куто?..

Голос ее пресекся. Она зажмурилась и помотала головой, отгоняя горькое наваждение.