Ночной нарушитель (сборник)

– Будем продолжать поиск нарушителя, Лебеденко, – прокричал лейтенант, – чтобы впредь неповадно было переходить границу в неположенном месте. – Коряков содрал с лица снеговую корку, похожую на коросту, и скомандовал привычно: – Вперед!

Навалился грудью на ветер, лег на него почти плашмя, согнулся в поясе, уходя вниз, под железный поток, сделал несколько шагов, остановился, перевел дыхание и вновь сделал несколько шагов.

Стихия разгулялась не на шутку – светопреставление не желало кончаться, – редкое это явление для Дальнего Востока, хотя, понятно, светопреставления бывали тут и раньше, но не такие, душу не наматывали, словно ремень на кулак… Коряков подумал о Лене и в ту же минуту эту мысль выплеснул из головы – сейчас было не до Лены. В такие минуты не только о Лене, даже о родной матери положено забывать, и это простительно. В голове остается только одно – дело, и все подчинено лишь одному – исполнению, как говорят различные политвоспитатели, строчкогоны на газет и прочая говорящая и пишущая публика, профессионального долга.

Они правы: есть такая профессия, чуть было не канувшая в Лету – Родину защищать – чем Коряков и занят. Он защищает Родину. Не будет Корякова в рядах защитников – будет кто-то другой. Как известно, свято место пусто не бывает.

Очередной удар ветра сбил Корякова с ног, лейтенант проехал по снегу несколько метров на спине и поспешно поднялся.

Операция по поиску нарушителя, – а теперь стало ясно, что не только по поиску, но и спасению его, – продолжалась.

1 января. Станция Гродеково. 2 час. 38 мин. ночи

Верников навалил в таз снимков с верхом, отметил, что люди в его молодости любили фотографироваться часто, по поводу и без повода, хотя и предупреждали друг друга, что снимки, сделанные на память, – плохая примета, так, во всяком случае, тогда говорили, – в юности безмятежной все мы бываем глупы и на предупреждения не обращаем внимания, – вот и становились под объектив аппарата чаще, чем положено.

Кое-кто из людей, находившихся рядом с Верниковым, пал смертью храбрых (таких – большинство), кое-кто отошел от борьбы – в общем, еще в тридцатом году от них остались считанные единицы, а на нынешний день в живых – один лишь Верников.

Если первые снимки он сжигал поштучно, то сейчас развел целый костер, прямо на полу, не боясь, что горячее дно таза может прожечь крашеные доски.

В воздух взметывались черные и сизые кудряшки дыма, пламя что-то тихо бормотало, снимки горели превосходно.

Вообще после себя надо уничтожать не только фотоснимки, надо уничтожать и бумаги, которыми человек за свою долгую жизнь обрастает, как хвоей, и те предметы, которые посторонний человек может посчитать бросовыми, ненужными, посмеяться над ними, а заодно и над их владельцем.

Такие предметы надо вообще закапывать в землю. Никто над ним не должен, не имеет права смеяться. Как никто никому не должен сочувствовать или, скажем так, – пытаться после смерти исправить его биографию: эти козыри нельзя давать никому, тем более – любопытствующим исследователям, для которых жизнь человеческая – не больше, чем огород, в котором можно копаться сколько хочешь, или старый чердак, забитый ненужными вещами.

Верников смотрел на пляшущее пламя, кивал подавленно и думал о себе, о жизни своей, о прошлом, отсветы пламени тревожно плясали на стенах, огонь то угасал, то усиливался, в комнате было дымно, в ноздри лез запах горелой бумаги, а еще сильнее – паленой шерсти, будто прошлое у Верникова было соткано из чего-то овечьего, и это прошлое теперь полыхало вовсю. Время от времени Верников прижимался босыми ногами к тазу и тут же отдергивал их.

На пламя Верников смотрел зачарованно – оно напоминало ему войну.

1 января. Застава № 12. 2 час. 39 мин. ночи

Проснувшись, Лена потянулась, скользнула взглядом по потолку и смущенно сжалась – она не могла понять, где находится.

Под боком у нее свернулся теплый клубок. Лена отодвинулась и провела по клубку пальцами. Это был котенок. Крупный, сильный, но еще ничего не соображающий котенок.

Ощутив прикосновение пальцев, котенок мурлыкнул несколько раз сонно, в следующее мгновение затих, потом сделал несколько движений, подгребаясь к человеку – котенку сделалось холодно. На ушах, на самых кончиках, у него росли нарядные кисточки – густые волосяные кустики, делающие котенка похожим на симпатичную маленькую рысь. Только окраска у него была не рысья.

– Господи, – прошептала Лена, – ты кто?

Котенок вновь мурлыкнул. Лена раньше не видела камышовых котов, только слышала о них, но догадалась сразу – это камышовый котенок.

– Ты такой большой, – сказала она, – но еще такой маленький…

Погладила котенка и заснула вновь. Проснулась от того, что рядом с тахтой стояла тетя Дина.

– Смотри-ка, котенок около тебя пригрелся, – удивленно проговорила тетя Дина. – Он же еще совсем несмышленый и очень дикий. Гладить себя камышовые коты позволяют, лишь когда привыкнут к человеку, да и то могут цапнуть зубами. А этот вишь… около тебя сразу стал домашним.