Ночной сторож

Что? Неужели его домочадцы просто собирались подождать и посмотреть, не свалится ли он замертво? Он понял, что ему жаль самого себя. И это было облегчением – знать. Так он мог бороться с жалостью к самому себе.

– И все же, – неохотно произнесла Роуз, понизив голос, – больше так не делай. Пожалуйста.

Даже само слово «пожалуйста», казалось, смягчило ее. Она подняла руку и коснулась его щеки своей твердой теплой ладонью. Томас снова стал погружаться в сон, который теперь, однако, обволакивал сияющим комфортом, центром которого была жена.

– Обещаю, не буду.

– Давай скрепим твое обещание печатью, – прошептала она и обхватила его лицо руками. Он коснулся ее рук своими, а потом опустил их и обнял ее.

Железный тюльпан

Веснушчатый и Динки спустили ее на веревке, к которой была подвешена двадцатифунтовая подъемная плита. Патрис стояла на ней. Как раз перед тем, как войти в воду, она глубоко вдохнула и, когда плита опустилась на дно аквариума, взглянула на молочно-белые пятна окружающих ее лиц. Они ничего не выражали. Она крутанулась вокруг веревки, задорно отставив одно копыто. Потом потянулась за своим хвостом, но тот всплыл и следовал за ней, как голубая змея с головой, украшенной накладными волосами. Она принялась подпрыгивать. Затем вспомнила, что на дне есть грузы. Реквизит. Она потянулась к одному из них, розовому, но в последний момент поняла, что этот предмет неприличен. Рядом с ним лежал железный тюльпан, который она подняла и притворилась, что нюхает, время от времени застенчиво оглядываясь через плечо. Внезапно она взбрыкнула, словно от радости, и сделала кувырок назад, изогнувшись дугой. Затем она уронила тюльпан и вынырнула на поверхность. Сделав вдох, она услышала аплодисменты и свист. Шум одобрения, казалось, наэлектризовал воду. Она закружилась, окунаясь в новую стихию. Движения она с легкостью находила в самой себе. Позы из журналов плюс реклама холодильников, консервированных персиков, автомобилей, стиральных машин. Палец к губам, поворот бедра, скошенные глазки, медленно раскачивающийся хвост, запущенный, как заправское лассо, в сторону очередного молочно-белого пятна. И, наконец, по ошибке поднятый со дна непослушный топорик. Двадцать минут пролетели легко.

– Ты сенсация, – восхищенно произнес Джек, когда она присела обсушиться к маленькому электрообогревателю. – Смотри, не прислонись к этой штуке. Прожжешь дыру.

Она сидела на деревянном табурете. Джек немного покраснел. Сардонические морщинки, прежде возникавшие в уголках губ, когда он улыбался, теперь исчезли. Он сказал, что заметил, как она вздрогнула при виде «орудий удовольствия», и что он прикажет их убрать.

– Нам не нужно быть вульгарными. И, кроме того, городские власти могут нас прикрыть.

– Я бы хотела остановиться на цветах. А еще я, пожалуй, могла бы притвориться, что рублю дрова вашим топориком, если к нему приделать другую рукоятку.

– Пример вызывающего сожаление вкуса, – отозвался Джек.

– Да, и я бы хотела, чтобы мне заплатили сегодня же вечером.

– А как насчет утра? Мы могли бы выписать чек.

– Я бы хотела наличные.

– Пусть будут наличные, – смиренно произнес Джек.

Он дал ей чашку горячего кофе, но она сделала всего пару глотков, чтобы согреться. Еще три шоу. Все они прошли в тумане новизны. А потом она сняла костюм и аккуратно разложила на козлах, чтобы высушить. Утром ей предстояло посыпать внутреннюю часть специальным порошком, который, по словам Джека, предназначался, чтобы сохранить костюм. Ужин ей принесли на подносе.

Горячий сочный сэндвич с индейкой. Белый хлеб, пропитанный перченым соусом, таял на языке. Еще ей подали бобы с маслом, стручковую фасоль и предложили выпить какой-нибудь коктейль. Но ей не хотелось стать такой, как отец. Коктейлю она предпочла чайник обжигающего чая с сахаром. О, все прошло хорошо. Она снова воспользовалась ванной. Вынесла поднос в коридор. Заперла дверь. Затем достала из чемодана ночную рубашку, накинула ее на плечи, выключила свет и забралась под красное одеяло, прижимая к щеке его атласный край.

* * *

На следующее утро она проснулась поздно и спустилась на первый этаж. Бар казался увядшим и мрачным. Несколько выпивох, которые после закрытия заведения прикорнули на улице, в своих машинах или не легли спать вообще, теперь сидели за столиками, склонившись над фирменными напитками от похмелья. Яйца всмятку стояли перед ними в стопках для виски. Тосты были сложены в пять слоев, сливочным маслом кверху. Патрис съела яйцо, обильно намазав желток на тост с маслом, затем выпила черный кофе и наметила план действий, сообразив, куда ей нужно попасть в первую очередь.

– Я иду на почту, – сообщила она бармену.

– Слышал, вы хорошо поработали прошлой ночью.

Патрис улыбнулась и засунула вилку к себе в сумочку. В ней лежали двадцать долларов, взятые из тайника. Найдя за углом стоянку такси, она попросила довезти ее до Блумингтон-авеню. Когда она вышла и расплатилась с водителем, ей в голову пришла внезапная мысль. Она показала ему листок бумаги с адресом на Стивенс-авеню.