Ночной сторож

Веснушчатый поставил стул у двери и сел, развернув газету «Миннеаполис стар». Патрис закрыла дверь. Гидрокостюм был снят, и она посыпала его специальным порошком. Теперь он был почти сухим, но она оставила большой вентилятор работать. Что теперь?

– Мне все равно, отравлена еда или нет! – сказала она, снимая крышку, которой была накрыта тарелка.

Проглотив мясной рулет, она развернула записку.

Это я. Гора. Пытался привлечь твое внимание, но здешние головорезы меня вышвырнули. Я живу по соседству, в «Блоховнике». Найди меня. 328.

Она вспомнила о суматохе за пределами аквариума. Ее поклонник? И приветствие Джека, резкое и сердитое, но явно произнесенное с облегчением, когда он нашел ее в гримерке, готовящейся к шоу. Он как будто держал ее в плену. Как будто? Нет, это было именно так. Он действительно держал ее в плену. Веснушчатый сидел за дверью. А деньги? Их она получила. Сто тридцать шесть долларов. Если бы она проработала еще два вечера, накопила бы уже больше двухсот. И она припрятала деньги. Но, может быть, стоит уйти? Да, она уже решила уйти, разве не так? Но из-за чего? Что-то было. То, что сказала собака. То, что сказала Бернадетт. Ну, почти сказала. Нет, слова не слетели с ее губ, так что, возможно, Патрис просто показалось, будто она услышала что-то, чего явно не слышала. И она не собиралась этого слышать. Хотя, наверное, следует обратить внимание на… Что там сказала официантка? Водяные быки, как правило… но она все равно уходит. Она расспросит Лесистую Гору. Она решила, что ускользнет примерно через час, надев всю одежду и засунув деньги в бюстгальтер. «Сейчас или никогда», – пробормотала она, перекатывая оливку во рту. Сейчас или никогда. С оливок капало масло. Смазать петли. Хотя обидно расставаться с такими хорошими деньгами. И она устала. Так хотелось спать. Требовался внезапный всплеск ясности, яркий образ, чтобы вернуть память.

Она снова была в одной из комнат с цепями. Пустой собачий ошейник. Это был не обычный собачий ошейник. На нем не было пряжки. Его разрезали. И цепь, на которой был закреплен ошейник, – нужны были плоскогубцы, чтобы ее снять. И засохшее дерьмо в углу было человеческим.

Обычная женщина и пустой бензобак

Луис Пайпстоун заботился о петиции, как о своем саде. Он всегда носил ее с собой. В поселке он прищуривал глаза, когда замечал членов племени, еще не подписавших ее. Где бы те ни находились – у бензоколонки, в магазине, в кафе «У Генри», на дороге или на подходе к клинике и больнице, – Луис загонял их в угол и обрабатывал. Если бы они рожали, он и тут заставил бы их подписать. Он сделал бы это вне зависимости от того, смеялись они или спорили. Если они забирали ребенка из школы, они все равно подписывали. Когда все выглядело так, будто кто-то торговался с бутлегером, он заставлял подписать обоих. В нужный момент появлялась его улыбка. Он знал ее силу. «Щеки». Руки твердые, как столбы забора. Невзрачная голова бизона на кривых ножках.

Тем временем возникла проблема. У них имелся лишь один экземпляр законопроекта, и, несмотря на бережное с ним обращение, он все равно испачкался и потрепался. Джагги была занята тем, что печатала его копию на ротаторной бумаге, чтобы законопроект можно было размножить. Другие могли печатать быстрее, но она делала это особенно точно, вычитывая по ходу дела текст. Она также составляла информационный бюллетень племени. Это была новая идея, пришедшая в голову Томасу, – способ рассказать о деятельности консультативного комитета, чтобы люди для получения новостей могли полагаться на что-то другое, кроме сарафанного радио.

Однажды вечером Джагги печатала информационный бюллетень, когда зашел Томас. У него имелся ключ от административного офиса школы.

– Ну, и как он будет выглядеть?

Джагги показала первую страницу бюллетеня. На ней каждое короткое сообщение было отделено рядом звездочек.

– Не хватает шуток, – пожаловалась она.

– Шуток?

Она подняла пальцы над клавишами и замерла:

– Мне нужна шутка.

Она улыбнулась. Простецкое лицо, проницательные глаза.

– У вас всегда в запасе есть шутка.

Но у него шутки не было. Он открыл рот, закрыл и, нахмурившись, уставился в пол. Потом – на край стола, как будто мог найти шутку там.

– Подожди, – произнес он.

Это было правдой. У него всегда имелась наготове какая-нибудь шутка. Люди ждали его шуток. После минуты-двух разговора Томас всегда рассказывал шутки или анекдоты, которые раньше слышал или которые только что пришли ему в голову. Раздавался взрыв смеха. Тогда можно было продолжать разговор. Но теперь он понял, что не обменивался шутками и не придумывал их уже… Он не мог вспомнить, как долго.

– У меня кончились шутки!

– Очень смешно, – отозвалась Джагги. – Дай мне хотя бы одну строчку.