Ночные бдения

Муса обеспечил меня мотыгой и быстро обучил нехитрому ремеслу земледельца. В обязанности мои входило выкапывать из твердой земли корни саракозы, очищать их и складывать в кучу. Занятие, по идее, примитивное, но только по идее. Во-первых, засохшая земля с трудом поддавалась мотыге, а во-вторых, вытаскивать саракозу приходилось за колючий стебель.

С яростным остервенением, с отчаянием взялся я за работу, ненавидя весь свет и свою судьбу, я хотел физически утомительным трудом прогнать из головы дурацкие мысли о маме, сестре, о Лене, о той великолепной жизни, которую у меня так несправедливо отняли, заставив отречься от своей веры, семьи и родины. Но мыслям нельзя было запретить появляться, они рождались спонтанно и ввергали в еще большую тоску. Я чуть не плакал, и заплакал бы, заревел бы, как девчонка, если бы не бдительный получеловек-полуобезьяна Муса, с которым я работал бок о бок, незаметно он разглядывал меня, не пропуская ни одного движения, я не видел этого, но кожей чувствовал ползание его противного липкого взгляда.

Через некоторое, весьма короткое, время я понял, что рук больше не чувствую. Воспаленная красная кожа ладоней была утыкана раздирающими колючками мерзкой саракозы, гадости с запахом протухшего сала (благо, зеленое растение так не пахло). И вот тогда я начал, в самом деле, отвлекаться от грустных мыслей, полностью сконцентрировавшись на несчастных руках, непривыкших к подобной работе.

Трудящийся рядом Муса, видимо, не испытывал подобных проблем, кожа на его руках была толстой и грубой, так что ни одна иголка не могла ее проколоть. Глядя на это, я ужасно злился, чувствуя себя ущербным по сравнению с ним.

Постепенно к рукам начала возвращаться чувствительность, но какая! Они начали безумно гореть и болеть, я готов был содрать кожу со страдающих ладоней, лишь бы не чувствовать этих колючек! Работать я стал медленнее, и вскоре отстал от Мусы. Только тогда, почувствовав свободу, я позволил себе разогнуть спину и оглянуться вокруг.

Сколько хватало глаз, до самого леса тянулись разработанные делянки с саракозой. Небольшие группки людей, среди которых я разглядел и женщин, согнувшись, рыли урожай. На фоне жидких колючих кустиков они смотрелись особенно жалко.

Солнце входило в зенит, и к болям в руках прибавилась еще и жара, и жажда; обливаясь потом, я с тоской смотрел на тенистый лес, предвкушая прохладу и отдых. Но отдых не полагался. Дойдя до края поля, я натолкнулся на ожидавшего меня Мусу, который злорадно сообщил, что до перерыва на отдых мы должны пройти еще ряд. Я готов был врезать ему, но, остро ощущая свою слабость перед громилой, вовремя передумал и, сжав зубы, принялся усердно рыть. Я кипел от злобы и раздражения, но устроить скандал и драку, означало бы покачнуть свое и так весьма зыбкое положение в обществе…

Дойдя до конца, я почти валился с ног от усталости. И опять меня поджидал Муса.

– Очень долго, – насмешливо сказал он. – Мужчина должен быть быстрым и ловким, а не слабаком, как ты.

– На что ты намекаешь, Муса? – разозлился я, чувствуя, что меня достали.

– Ни на что, – усмехнулся он, – ведь вы брат хозяина.

При этих словах Муса повернулся ко мне спиной и пошел к лесу. В ярости, ничего не соображая, я размахнулся мотыгой и погнался за ним, и точно повредил бы Мусу, если бы дорогу мне не преградил Жука. Он замотал головой и торопливо затараторил:

– Нет-нет, господин, не делайте этого, вас убьют. Эти люди ради гордости и родного отца не пожалеют. Я должен вам сказать…

Но, не договорив, он шарахнулся в сторону и исчез в кустах. Мгновение спустя я увидел причину его побега. Это была Серпулия. Она лавировала меж куч урожая, и направлялась прямо ко мне.

Недолго думая, я скрылся в кустах и ничком повалился в небольшой овражек, стремясь укрыться от нежелательной собеседницы. Я устал, и у меня не было настроения развлекать ее.

Серпулия подошла к зарослям и, нерешительно потоптавшись, дала задний ход. Подождав, пока она скроется из вида, я поднялся и вошел под сень огромных деревьев, чем-то напоминавших дубы, только листья у них были круглые, похожие на большие монеты.

Непередаваемой свежестью пахнуло на меня, и легкий запах воды, как магнитом, потянул углубиться в дебри. После пяти минут ходьбы я оказался на небольшой каменистой площадке, кромка которой касалась вод небольшого озерца с прозрачной и свежей водой.

В мгновение ока я стянул одежду и, взмахнув руками, нырнул в озеро. С благоговейным трепетом радости рассекал я прохладные воды, которые минута за минутой вселяли в меня бодрость и новые силы; милая вода снимала натруженность и воспаление со страждущих рук.

Сделав пару кружков туда обратно, я направился к импровизированному пляжу, но около самого берега застыл в удивлении: на камнях, сложив по-турецки ноги, сидел Жука и самым наглым образом рылся в моих карманах.

– Ну что ты за господин? – недовольно проворчал он, отпихивая мои штаны и принимаясь за кафтан. – Ни монетки нет в карманах. Даже я богаче тебя.

Жука достал из складок своего рванья небольшой мешочек и довольно побренчал им.