Ночные любимцы

Сидим мы с Либихом, два бездомных домовых из дома на капремонте, в бывшей комнате и из бывшего выбитого окна на пустырь смотрим. И что же вы думаете? Идут эти четыре мраморяных болвана, рожи серые от здешнего воздуху, это тебе не Римская империя, ларьки обогнули, на пустырь вытабунились и права качают. С Петроградской же стороны, где и обитал он при мечети, явился Полшайтана с неизвестным мне амбанем свои претензии заявлять. Пока они разбирались, кто есть ху, а ху есть кто, высыпали, откуда ни возьмись, полтергейсты и андумбулу и кричат своё: мол, улицы и площади к вашим, господа, услугам, а уж пустыри, подвалы, подземные сооружения, бомбоубежища и канализация исконно наши. Идолы-то римские скакали на постаментах как трамбовки на одной ножке: пылища! пыль столбом! грохот! земля трясется, скок-поскок. Так строем и прыгали. Полуспящие в связи с полуночным временем жильцы в соседних домах думали на метростроевцев. В кооперативных ларьках дребезжали стекла и падали на пол сувениры и гнилая, смертяшная рыба юкола.

— Запалим! запалим! — кричали полтергейсты. — Петуха красного запустим!

И похряли к метростроевской вышке.

Метростроевская вышка посередке площади периодически загоралась. Приезжали пожарники, гасили, составляли акты, судились с метростроевцами, принимали меры, но против полтергейстов и андумбулу, маленьких красных людей, им меры принять было слабо.

На толковище при пустыре участвовала вся имеющаяся в городе тошная сила. Примаршировала, к примеру, целая толпа юмисов, все по двое, поскольку близнецы; и каких только богов тут не было! Либих сначала их перечислял, а потом запутался и рукой махнул: речной бог (две штуки), озерный бог (две штуки), заливный бог (две штуки), бог пчел (пара), бог мух (пара), богиня прялки (в двух), богиня скалки (в двух), божество вражды, божество согласия, господин ветра, господин дождя, властелин туч, властелин круч, бог забора, бог крыльца, бог вечера, бог сна, бог пробуждения, — все в двух экземплярах и с ними тучей бардзуки, кауки и мани. Юмисы пели хором и жгли костры. В общем-то они боролись довольно мирно; их просто было очень много и гвалт от них стоял дикий.

На шестую ночь по Фонтанке приплыл корабль мертвецов. Явился целый дивизион эйнхериев, — вот малоприятная была картина, потому что все они падшие воины и воюют поэтому не за страх, а за совесть, — который расположился вокруг пустыря, частично заблокировал площадь и для начала начал всех осаждать. Днем местным жителям эйнхерии были не видны, однако рвы и окопы они копали всамделишные, и даже самые невинные выходы горожан в магазин либо на работу теперь напоминали прорыв или вылазку.

Однако, действия эйнхериев ни к какому решающему результату не привели, а в ближайшую ночь Либих прибежал с авоськой раков и краденым валютным пивком, но очень печальный, и сообщил:

— Зверье пошло в ход. Мичуринские гибриды.

Звуки из разбитого окна неслись зоологические. Тявканье шакалье, мычание бычье, контральтом звучала корова, кошка-богиня египетская рвала когтями свинину из соседнего гастронома; летали ибисы, чибисы, соколы, льводевы с атлетическими крылышками, шлялись сфинксы, приставали со своими загадками как хулиганы с «дай закурить» — что ни скажи, убьет. Собачки собрались на подбор: Орф, Кербер, Ставр и Гавр; да еще Лю привел собаку Фо, а Ымгырыйн прибыл на ездовых лайках тоже сомнительного вида, каждая с теленка, где только накамлал.

Все стадо требовало пустыря оптом и в розницу. Неудобство состояло в том, что собаки были из разных миров и не могли вцепиться друг в друга; зато они и выли от души. Обитателям соседних домов снились сирены, парады, паровозные гудки, рок-фестивали и воздушная тревога. Однако, разные миры распространялись только на собак; что касается сфинксов, то эти свиньи дрались запросто и с кем попало. Единственно, что их хоть отчасти отрезвляло, — явления, или как они там называются, индусского бога Вишну; стоило ему поплыть по воздуху этой самой Площади Мира, бывшей Сенной, в виде огромной рыбы, с трудом вписывавшейся в близлежащие улицы, этакой бильдюги габаритами с кита, — или зависнуть над площадью, перекрыв звездное небо брюхом, в форме огромадной черепахи, — как сфинксы подымали сонные жестокие морды и пялились, обмерев, как истерички на Кашпировского в ящике. Уж я не говорю о третьем обличьи, в котором являлся Вишну; нет, не в виде гражданина маршала или господина, что ли, на параде; нет, по площади он скакал вокруг метростроевской вышки в образе карлика, и все время делал шаг назад, два шага вперед, отчего памятник неизвестному мне лицу кричал богу Вишну по невежеству в полном счастье:

— Верный ленинец, товарищ, верный ленинец!

Когда мы с Либихом откушали пива и пустили раков зимовать в волосы Медузе Горгоне, которая толклась под нашими окнами, льводевы прекратили громить ларьки и с интересом пронаблюдали шествие дедов со стороны Майорова; у каждого по стакану и по ложке, младшие деды позади, старшие впереди. Полтергейсты бежали с боков и дразнились:

— Гей, славяне! Деду, деду, хороша ложка к обеду!