Ночные любимцы

— Ты только глянь, — сказал Либих.

На балконе ниже этажом расположились тихие озабоченные раввины, ряженые как из кина якобы на историческую тему. В центре балкона они поместили огромного глиняного монстра.

— Это кто же вам такое слепил, ребе? — вежливо поинтересовался Либих, высунувшись из окна. — Вучетич, Аникушин, Церетели или какой Неизвестный?

Но ребе были так заняты, что не услышали вопроса.

— Что это они там пишут, Либих? — спросил я.

— Они вычисляют воробьиное слово, переводят буквы в цифры, цифры в эквиваленты, эквиваленты в новое слово, зато уж как отыщут, на принтере отшпарят, глиняному на лоб прилепят, он глазками хлоп, ножками топ, да и пойдет, всех на пустыре съест, тут и сказка будет вся.

У них и впрямь при сугубо допотопных одеяниях имелся компьютер, и были они сильно сосредоточенные.

На пустыре к тому моменту уже и сныть не росла. Вся окрестность была изрыта, истоптана, заплёвана и замусорена до последней степени, метростроевская вышка собиралась рухнуть, а соседний с нашим дом дал трещину. Именно эта трещина и решила судьбу пустыря, потому что увидавшая утром трещину дворничиха стала сильно из-за нее тосковать и вспоминать всю свою несчастную жизнь. На почве тоски купила она по талону дрянного винца и поехала к подруге в Лахту жаловаться. Сначала она пожаловалась, потом они выпили, потом спели, а потом подруга повела ее в сарай на экскурсию кур смотреть.

— Вот только второй петух плох, — сказала подруга. — Кур клюет. Меня клюет. Сбесился, что ли. В суп ему пора.

— Подари мне его, — сказала дворничиха.

— Дарю, — сказала подруга.

И в ближайшее утро дареный петух, как ему и положено, прокричал свое кукареку.

Первыми взлетели ибис, чибис, птица Гоготун, стимфалийские птицы и лярвы.

За ними поскакали трамбовки на мраморных постаментах: ух, тюх, тюх, тюх, разгорелся наш утюг, ух, — Венус, Хронос, Янус и Марс. Эльфы порскнули, как мыши, а полтергейсты так и посыпались.

И после третьего крика плохого петуха на пустыре остался один пустырь, а на площади площадь.

ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВОДА

Ухрюкались мы переводимши, дотранслировались до ручки.

Спервоначала мызгались помаленьку со словарями, концы с концами сводили. Далее — с концами, как отрезало, мистейк на мистейке, ремейк на ремейке, где что — хрен поймешь. Так, можно сказать, невинно начиналось! Пригласил начинающий наш издатель, мать его за ногу, трех переводчиков, за нижние конечности и их родительниц; пригласил, ежу понятно, порознь, коммерческая тайна, текст всем подсунул один и, сев у грядки, стал ждать, у кого лучше овощ взойдет. Ну, положил пред собою все три перевода, да с ходу и спекся. «Было у садовника три дочки: Маргарита, Гортензия и Виолетта». — «Три дочурки у садовника были: Ромашка, Анютка и Фиалка». — «Жил-был садовод-любитель, а с ним три любимые дочурки: Роза, Мелисса и Незабудка».

— И за эту чухню, — спросил нас издатель, — им такие бабки должны отламываться? Сами переведем, сами и башли получим.

Сказано — сделано.

Перевели: «Жил-был садовник. Любил он трех своих дочурок, — Гортензию, Розу и Мелиссу». К Мелиссе комментарий написали: мол, мята. Все довольны остались. Решили: переводим отныне только сами, специалисты нам не нужны, словарей полно, на своем худо-бедно изъясняемся, не хуже большинства читающих, а если малость похреновей читаемых, кто поймет?

Прокололись мы книжке на третьей из-за записи на слух. Глюки запустили. Кузя «мемориальный комплекс» с ошибочкой набрал; а Дюдя корректуру-то вычитывал, вычитал «мимо реальный комплекс», да на «воздушный замок» заменил. Убойная вышла по совокупности моментов инкунабула. Инку набу ла. В этом роде там тоже имело место быть.