Периодически ли, систематически писала я для Тани разным прокурорам кассации, просьбы, жалобы и т. д. Иногда Таня начинала печь булочки: тазами. Толя-маленький совершенно сатанел от этого великолепия и изобилия, хватал булочки по очереди, надкусывал и бросал. Дня через два булочки каменели и валялись по всему дому как булыжники либо библейские камни, — и все надкусанные. Иногда к Тане сходились гости — пить, и пили, а потом пели, — и так пели чудно! так пели — воздух светился. Отвальную устроили мне невероятную. Пожитков у меня после общежития мухинского было мало; чемодан несла Таня, а Толя-маленький нес на голове единственно ценную мою вещь: завернутое в зеленый непромокаемый плащ пуховое одеяло, киевский мамин подарок.
За последние годы дважды был у меня разговор о моем стиле: в первый раз с Тонино, ну, с Тонино Гуэррой, феллиниевским сценаристом; «Инна, лучшее, что есть в твоем фарфоре, — говорил он, — это стиль, ты не похожа ни на кого», — а во второй раз в Штатах, они называли меня «русское чудо», ну, не меня, конечно, а работы. И оба раза я подумала: хорошо я там отсиделась, на сто первом километре, хорошо мне там работалось, многое я поняла, и по технологии, и по стилю; я и стиль-то свой нашла именно там.
Одно только покоя мне не дает; я ведь им обещала, что приеду их навестить, и не приехала. А ведь не так и далеко. Первые годы я все представляла, как куплю в «Севере» торт, и поеду, и будем чай пить с Таней, и Таей, и Толей-маленьким. Да вот закрутилась, то одно, то другое, до сих пор мне больно об этом вспоминать, как будто я их предала. Но вообще-то я всегда о них вспоминаю; вот иногда прочту или в кино посмотрю что-нибудь такое эстетское, утонченное, полное презрения к человеку, — да и подумаю про преступников с фарфорового завода из дикого поселка, этих ужасающих людей: почему в них было столько светлого? а как они пели!
Соло
Жаннин начальник сидел оборотя к сотрудникам мертвенно-синее лицо: его мучил фурункул на подбородке и он целыми днями грел его синей лампой. На третий день лицезрения синего начальника Жанна затосковала и решила вымыть окно, находящееся около ее рабочего места. Окно покрывала матовая серая пыль. Вымыв окно Жанна увидела в десяти метрах глухую серую стену брандмауэра. В стене тоже темнело окно, одно-единственное и такое же грязное. Внезапно в том окне распахнулась форточка и в нее высунулись руки в ослепительно белых перчатках, держащие трубу. Разлилась звонкая озорная незнакомая музыкальная фраза. Жанна стояла оторопев, не веря глазам и ушам своим. Труба и руки в белых перчатках исчезли и грязная форточка захлопнулась. Жанна села и посмотрела прямо перед собой. Синий начальник подписывал чертежи.
МЖ
Откуда ни глянь, картина была неинтересная; но лучше было бы смотреть сверху, с чердака, из окна, из которого они и вылетели: два голых мужчины, совсем молоденький и средних лет, «Скорая» могла уже к ним не ехать, а двор, как положено, был грязный.
Такая вот пара всмятку: он и он.
В последнее время как-то все оживилось в печати нашей и в литературе вокруг проблемы пола. Если это вообще проблема. У нас-то, собственно, все проблема — и хлеб купить, и зуб вырвать, и окно покрасить, и быть какого-либо пола тоже.