Ночные любимцы

Но из нашего многострадального бытия выплыло и МЖ, наконец, в полный рост (как юморист выразился, эм и жо). Хотя я не уверена, что в полный. Если, по-моему, тут и есть проблема, так только проблема поясного портрета. Поясной портрет — этим она и страдает маленько, наша литература, да только ли наша? поясной портрет — или от пяток до пояса или от темячка до пояса: откуда отсчет? либо мы верхняя часть и у нас нижнего этажа нет вообще, либо у нас токмо нижний, а уж ни головушки, ни душеньки, ни характеру, ничегошеньки нема. Прочла я тут намедни почти одновременно миллеровский «Тропик Рака» и лимоновского «Эдичку»; ну, не свезло Шарикову, на квадратный сантиметр сношений много больше, чем в силах я вычитать, вышло. И что в итоге? а в итоге с тем же и осталась: разошлась как с Зигой. Зига — ведь он разве неправ? в большой мере прав; да не во всем. Всё ведь не объяснишь подсознанием, либидо и сексуальной патологией. Не состоит мир из этого дела. Большая часть мира, конечно, да, да, но не весь мир. И скучны мне смертельно лимоновские любовники, потому что скучные они люди сами по себе, скучные нудные люди и бездельники, как сказал бы чеховский фон Корен, нежить, выморочные существа, и хотят весь белый свет заполнить пустотою своею, своей мертвенной любовью-нелюбовью, причинными своими местами, а он не заменяется, хоть зашибись. У меня как от вышеупомянутых произведений, от опусов психологов тихо глаза на лоб лезут: всем хороши, ну, всем, вот только эту самую «психэ», душу отрицают, робототехникой увлекаются, так, стало быть, не для всех и их всеобъемлющие законы, а любимое их словечко — «шаблон». И, как положено, опять остаемся при своих козырях; пустячок, пустячка не хватает, любви, граждане, вот такого феномена, когда входит вполне обыкновенное создание в комнату, а в тебе уже замерло все, все жилочки дрожат, — и что с тобой станется, коли создание подойдет ближе? а за руку возьмет? а за плечи? а…о! А ежели жилочки-то не дрожат, то читай от корки до корки «Камасутру», и тьму руководств, вполне куртуазное чтение, и переимей всех, на кого глазоньки глянули — не достигнешь, не восчувствуешь, одно любопытство поганое, не пронимает, а ведь хочется. Ну и хоти про себя.

Мой знакомый (с котором виделись мы в общей компании), как теперь говорят, «голубой», выпал из окна своей мастерской со своим молоденьким напарником: на снег, в чем мать родила, насмерть. Встретил сопротивление? пытался задержать молодого, который хотел выпрыгнуть? не вписались в подоконник? самоубийство влюбленных на японский лад? с таким паблисити — нагишом на грязном снегу петербургского двора-колодца возле помойки?

Странно, что я, подозревающая из-за комплексов, возникших в юности, многих в этих самых наклонностях, по делу и не по делу, всякое случалось, в данном случае и мысли не допускала.

Еще надо сказать, что кокетство, пластика, пристрастие к переодеванию, интересничанье и прочие аксессуары меня в моих такого рода знакомцах не раздражали; задевало разве что постоянное желание доказать, как нехороша женщина, разоблачить эту тварь, потенциальную соперницу, и логика-то у нее не та (само собой); и бюст на кой-то хрен имеется, одно уродство, и губы красит, а я нет, некое соревнование старых шлюх-профи, «возьми меня». И, по правде говоря, ничего противнее состарившегося пассивного не видала, жалкая и грустная картина. Но стоит ли перед сумасшедшими или полупомешанными кичиться тем, что нормален (или почти)? твоя ли то заслуга? игра природы.

Снег был грязен, и помойка была рядом, и у старшего, то есть, активного, на безымянном было кольцо, и были они нагишом в крови и в грязи, хорошо, что не в помоях.

Появляясь в общей компании, о которой шла речь выше, старший одет был с иголочки, у него были прелестные цветные рубашки, из кармашка пиджака торчал прехорошенький платочек, с женщинами говорил всегда вежливо и приветливо. У него была чуть-чуть великовата голова по отношению к туловищу, как у скоч-терьера. Младшего я никогда не видела. Кажется, старший взялся обучать его живописи. А вышла натуралистическая проза.

Стасик и Коленька

На факультете (академическом) усовершенствования врачей состоялся для первого выпуска выпускной вечер. Начальник факультета, Георгиевский, боялся, что дохтура перепьются, а посему приказал поставить по одной бутылке водки на стол, чтобы по 250 грамм на человека, и ни на йоту боле. Оказались за одним столом два крупных военных врача, полевой хирург профессор Станислав Иосифович Банайтис и профессор Николай Семенович Молчанов, будущий армейский главный терапевт. Меньше чем по стакану они обычно не пили. Подивившись на 250 грамм обратились они к официантке: «Принесите еще». — «Да нету, начальник запретил.» Профессора вышли на середину зала, встали перед столом начальства на колени и сложили ручки:

— Товарищ генерал, Стасик и Коленька водочки просят.

Бодяга