Ночные разговоры

Наш город и сейчас еще печален, ты присмотрись к лицам, прислушайся… Тогда, после войны, те, кто остался жив, ходили в отрепьях темного цвета, будто носили траур по умершим. Ленинградцы одевались — тщательно скрывая прорехи, как это обычно делают бедняки. Нам же, ученикам десятого класса, хотелось сбросить эту давящую печаль нашего города, в нас были развиты инстинкты самосохранения. Не припомню, чтоб кто-нибудь из ребят хоть раз упомянул об этом постановлении. Никогда мы, в наших разговорах, не упоминали имен Зощенко и Ахматовой. По радио и в газетах в том году, только и толковали об этом.

Мы собрались у Сашки Нефедова, его отец был генералом, у него была отдельная квартира, родители его тоже уезжали по воскресеньям на дачу.

Пришло нас семь человек. Герка принес какую-то толстую книгу и объяснил:

— Это дореволюционная энциклопедия, у нас все тома есть, но дед не разрешает выносить их из дома. Я утащил вот этот том — тут статья про Канта, правда жутко трудная, я мало что понял. Попробуем?

— Надо будет найти словарь иностранных слов, — сказал Ким. — А вообще не надо никаких статей, с первоисточников начнем.

Я, помню, попросил посмотреть, кто эту статью написал. Герка открыл книгу, прочитал: «Вл. Соловьев». Вдруг Костя Афанасьев, сидевший все время молча, в черном глубоком кожаном кресле, протянул:

— Интересно, надо будет прочесть статью. Владимир Соловьев — поэт и русский религиозный философ.

Он хотел еще что-то добавить, его перебил Марик Штейн, он почему-то заорал, будто кто-то спорил с ним:

— Мы что базарить сюда пришли? Давай Герка читай! Надо прочесть, там разберемся: подходит это нам или нет?

Герка читал громко, внятно; вскоре все явно заскучали, начали крутиться, я увидел на столе толстый однотомник Маяковского, стал листать его. Марик все это время сосредоточенно ковырял спичкой в щели подоконника. Вдруг он весь покраснел, встал и прокричал:

— Вам чью-нибудь бабушку надо пригласить, чтобы она вам сказки рассказывала, не про философию Канта читать! Он энергичным шагом направился к двери. После его ухода мы помолчали, Герка закрыл книгу, начал оправдываться:

— Мне, кажется, я внимательно читал, все равно мало что понял, разве что Кант, несмотря на свой слабый голос, всю свою жизнь читал лекции и прожил безвыездно в Кенигсберге. Марксен смотался — сам тоже ничего не понял".

Тут я спросила у Мишки: «Это Штейна так звали?» — «Да, его полное имя Марксен, расшифровывается: Маркс-Энгельс. Я же тебе уже говорил, о наших отцах: старый мир разрушали до основания — новые имена придумывали.

Сашка предложил всем прочесть статью самостоятельно дома, собраться в следующее воскресение — поговорить. Но Герка сказал, что боится дать книгу и предложил приходить к нему всем по очереди. Алик, которого прозвали Путятей за его белые лохматые волосы, спросил: сколько там страниц? Герка сосчитал, получилось что-то около пятнадцати мелкого, убористого текста. Путятя с напускной серьезностью (может быть я позже приписал ему эту напускную серьезность) замети: чтобы запомнить, надо законспектировать. Герка согласился дать книжку каждому на одну ночь. Пока они препирались, я продолжал листать Маяковского. Помню, я несколько раз прочитал стихотворение "Послушайте!" — мне ужасно захотелось прочесть его вслух, только я приготовился, Сашка предложил чаю, все задвигались, заскрипели стульями, он вышел, принес стаканы, сахар, пачку печенья; разлил из большого заварного чайника душистый чай. Герка наклонился к своему стакану, понюхал, шепнул мне: — Вот бы моему деду такого чая.

Все приумолкли, был слышен хруст ломкого печенья и легкое позвякивание ложечек о тонкое стекло стаканов. Я раскрыл книгу и прочитал, как мне показалось, выразительно, во всяком случае, была полная тишина. Я кончил. Путятя попросил повторить конец, я снова прочитал:

Послушайте!
Ведь, если звезды
Зажигаются –
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Я замолчал, он проговорил тихо: «Я этого не знал». Ким рассердился, его видимо раздражала нерабочая атмосфера. Он прошипел:

— Тебе надо в девчоночьей школе организовать кружок, они все разом тебя полюбят или лучше, читай стишки наедине со своей Наденькой.

Поднялся общий гвалт. Я с Геркой орал что-то о необходимости гуманитарных наук: философии, литературы, искусства, о жизни духа и о воспитании чувств, без чего, по моему и Геркиному мнению, получается фашизм…

Герка крикнул Киму:

— Хоть ты и отличник, у тебя отсутствует чувство прекрасного и историческое мышление — из таких можно каких угодно фашистов состряпать.

Ким обозвал Герку дураком, который скрывает свою глупость демагогией. После этих слов он направился к двери. Мы молча допили чай и разошлись по домам.

***