Ночные разговоры

Наша первая с Мишкой коммуналка, была на втором этаже. Подойдя к лестнице, я увидела: наша парадная дверь открыта, в дверях стоит милиционер. Я поднялась на лестничную площадку и услышала откуда-то сверху голос моей тети. Я подняла голову: она энергично махала рукой с лестничной площадки третьего этажа. Милиционер вошел в квартиру, я поднялась к тете. У нее было белое от страха лицо, она прошептала: не ходи, может за тобой. Я взяла ее под руку повела в комнату. Мишки не было, на столе лежала записка — он вышел в магазин за сигаретами. Я посадила тетю на тахту и спросила, долго ли она простояла на лестнице. Я не раз пыталась ей объяснить: милиционеры ловят бандитов, за что же меня? Я попросила ее подождать: мне нужно посмотреть, что на кухне? Там была только Люба. Она сказала, за Виктором Борисовичем пришли. Я вернулась в комнату, начала опять успокаивать и убеждать тетю: я ничего такого не делаю и не говорю, чтобы за мной пришли. Тетя доказывала свое, ее было трудно сбить. Моя мать говорила ей то же самое, ее тоже не за что было брать. Она также говорила своей сестре: времена другие, теперь не 37 год. Но забрали и все — нет ее. Еще тетя говорила, будто у меня такой же характер, голова как-то не так, устроена… Всегда такой разговор кончался слезами. Я знала: мне надо было отвлечь ее какими-то посторонним разговором.

— Зачем сосредоточиваться на плохом. Никогда и нигде всем хорошо не бывает, надо как-то стараться жить.

Я знаю, как ответить на слова "нигде и никогда". Эти слова выводят меня из состояния равновесия. Я твердо уверена: нет, не везде можно посадить в тюрьму учительницу начальной школы, мать двоих детей за слова "ни за что", которые она сказала своей соседке на ее вопрос: "За что Вашего мужа посадили?". Она была права, через много лет прислали бумажку "Реабилитирован посмертно". Та учительница была моей матерью и родной сестрой моей тети, которая заменила мне мать. Тетя все знает и без меня, ей хочется, чтобы со мной не случилось той беды.

Мне трудно было начать говорить о чем-то постороннем, хотя это обычно в таких случаях помогает. Я думаю, ее надо бы лечить, как-то изолировать, чтобы ничто не напоминало…

К счастью вошел Мишка, она при нем никогда не говорила про это. Для нее, для крестьянской дочери, слово тюрьма в любом варианте ассоциировалась с позором. Она отвернулась к окну, чтобы он не заметил ее заплаканного лица. Мы заговорили про Виктора Борисовича, тетя пришла в себя. Я вышла на кухню разогреть обед, вернулась. Миша рассказывал тете о продвинувшейся очереди на квартиру — мы скоро переедем в свою комнату, нам наша нынешняя хозяйка обещала отдать вот эту тахту, он хлопнул ладонью по тахте, на которой они сидели. Тетя отошла. Я присоединилась к Мишке, в наших планах у нас получалось все очень прилично, тетю это всегда успокаивало. Мы вместе пообедали, тетя начала собираться домой, к себе за город. У нее была сумка и сетка с продуктами. Мишка пошел проводить ее до трамвая. В квартире было тихо после ухода милиционеров. Мария Лукинична вслед за ними куда-то побежала. Я собрала со стола грязную посуду и понесла ее на кухню. Там было настоящее собрание. Выступала Люба, она говорила: ужасно жаль Марию Лукиничну, из такого, рассуждала она, человека не получится — пусть посидит. Для матери жуть в любом случае, нам спокойнее. Екатерина Александровна как настоящая коммунистка, свято верившая в прекрасное будущее и в высокое назначение человека, после Любиных слов нервно задвигалась на своем скрипучем венском стуле. Она готовила себе в большой алюминиевой кастрюле тефтели на пару, сидя спиной к обществу; тут она повернула к нам красное, распаренное лицо, стул сильно заскрипел:

— Мы все виноваты — не хотели помочь Виктору, брезговали черной работой, обмещанились, у всех хата с краю…

Всегда, при выступлениях Екатерины Александровны, мы погружались в свои дела и ей обеспечивалось наше полное молчаливое согласие, только вот эта наша молоденькая коммунистка, Элеонора Павловна, взяла себе в привычку строить на своем белом, гладеньком личике ироническую улыбочку. При наступившей после разоблачительной речи тишине, она спросила, видела ли я новый фильм "Земляничная поляна". В ответ на мое «нет» она широко раскрыла свои чистые голубые глазки, начала пересказывать всякие новомодные трюки из этого фильма, несла что-то про подсознательное, я по-дурацки улыбалась.