Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

– Привет, – говорит Мери, – аэродрома нет. Не буду же бросать бомбы во чисто поле, хоть тут, может, и ложный аэродром. Давай-ка еще круг сделай.

– Обалдела? – отозвалась летчица. – Да они притаились там, сейчас как трахнут. Ишь, заяц, расхрабрился!

А Мери ей:

– Правее, левее, – уже на цель наводит. И на склад с горючим навела.

Такого взрыва, такого огня они еще не видели. Но ликовали недолго. Зашарили по небу прожекторы. Забили зенитки. Разрывы краснели во тьме, казалось, что без конца открывалась и захлопывалась дверца раскаленной печи. Маневр тут почти бесполезен: вокруг море огня.

Вдруг самолет подбросило вверх, потом он клюнул вниз. Летчица с трудом держала управление.

– Эй, Мери! – позвала подругу Женя Жигуленко. Обернулась – штурмана нет.

Ну, позор! Все было: без мотора садились, без хвоста, но чтобы штурмана потерять…

Перевалила летчица через середину Керченского пролива. Включила бортовые огни – наши катера подберут, если до суши не дотянет. Но дотянула. Плюхнулась на песок. И вдруг услышала знаменитое Мерино: «Черт возьми!» Оказалось, что Мери свалилась на дно кабины под приборную доску. Хорошо, что ремни были закреплены, а то бы вывалилась. А ноги оказались наверху. Так что сапоги свалились у нее как раз над целью.

– Ой, Мери, а фрицы голову ломают, что это за новое оружие в виде сапог? – долго смеялись потом девчата.

Переговорный аппарат был поврежден осколками. Зияли дыры вокруг штурманской кабины, в плоскостях, в фюзеляжах. Ну прямо решето, а не самолет вернулся тогда с задания.

Я ждала, о каком еще вылете расскажет мне Мери, но вместо этого услышала нечто неожиданное:

– Помнишь, как осенью сорок третьего, когда мы стояли на Тамани, меня послали домой, в Сухуми? Земляки-абхазы тогда еще самолет для меня купили в подарок. – Мери рассмеялась, вспоминая, как они с Ниной Алцыбеевой добирались туда.

Я ждала главного в ее рассказе.

– Так вот, мы прибыли в сентябре. Это же бархатный сезон. Стояла роскошная осень. Горы, освещенные закатным солнцем, синие тени садов, шелест изящных кипарисов, бег прозрачных волн моря – до чего это неописуемо! Но глубоко внутри, словно комочек, засела острая боль: через несколько дней все это сменится опаленными смертью пейзажами. И это чувство, в котором странно сочетались счастье, боль, печаль, томление и безнадежность, было обычным для каждого солдата, попавшего с фронта домой. – Мери вздохнула, заново переживая все, что было в давно минувшие дни.

В первый же вечер они с Ниной пошли прогуляться. Шли почти не разговаривая. Впервые после многих месяцев были вполне спокойны и грелись в косых лучах солнца, лупивших им прямо в глаза. Вскоре они оказались у какой-то стройки, огороженной забором, вокруг которого стояли часовые. Двор был полон пленных, привезенных, видно, для работ. Они сидели или лежали, курили, разговаривали, клевали носом. И вот именно эта картина открыла Мери глаза на многое.

– Понимаешь, – говорила задумчиво Мери, – до тех пор у меня были лишь неполные, беглые и, в общем, какие-то призрачные представления о людях по ту сторону фронта, о противнике. Ну, например, пульнул в меня из зенитки какой-то солдат, гоняется немецкий истребитель за мной… Я не видела там людей, они были скрыты. Теперь же я впервые увидела немцев без оружия. И внезапно испытала что-то вроде шока, хотя тут же внутренне посмеялась над собой. Меня ошеломила простая мысль, что они ведь такие же люди, как и мы. А прежде я думала совсем по-другому. Немцы? Да их же надо бомбить, убивать, потому что они хотят уничтожить наш Советский Союз! Но в тот сентябрьский вечер я постигла одну зловещую тайну – тайну магии оружия. Оружие преображает людей. Меня преследовала догадка, что именно оружие и навязало войну. До меня как бы впервые дошло: да ведь я же воюю с людьми! Людьми, оболваненными громкими словами и оружием, с людьми, у которых есть жены, дети, старенькие родители, мирные профессии в тылу. А может быть, они скоро очнутся и зададутся вопросом: «К чему все это?!» Я часто думала о том, что рядовым людям не нужны войны.

Поленья в печке уже все сгорели, Мери поднялась, чтобы подкинуть еще, и неожиданно ойкнула. Я с удивлением посмотрела на нее.

– Неужели бывает такое счастье, – проговорила она печально, – когда не больно? Признаюсь: я много, много лет живу с болью. Постоянная боль…

Я глядела на нее, пораженная. Ведь сколько она со школьниками в походы в горы ходила, по Москве с нами без устали моталась, когда мы приезжали на традиционные встречи, – и никогда никаких охов и ахов!

Я вдруг увидела, как изменилась ее некогда стройная фигура. Когда-то она была очень красива, словно черкешенка со страниц Лермонтова, прекрасная горянка, «как южный плод румяный, золотой, обрызганный душистою росою». Много воды утекло с той поры…

У Мери было какое-то колдовское свойство – заряжать жизненной энергией. Поговоришь с ней – и становишься мужественнее, сильнее. Я училась у нее и мудрости, и способности разрешать любой конфликт.