Ночные страхи

Облегчение боролось во мне с дурными предчувствиями. Я включил свет и направился к камину, но остановился на полпути, потому что увидел за опрокинутым карточным столиком тело Виктора. Он лежал, скрючившись, лицом вниз, и чем-то напоминал улитку в своем коричневом теплом халате, разметавшемся по полу. Теперь я понял, откуда шел запах: халат местами тлел, как и часть валявшихся повсюду игральных карт. А кроме того, запах исходил из-под Виктора – я приподнял его и увидел под ним обгоревшее полено в пару футов длиной, почти потухшее, однако так прикипевшее к его плоти, что мне пришлось повозиться, чтобы его отделить. Персидский ковер, на котором полено лежало чистой стороной, почти не пострадал.

Официальное объяснение было таково: полено выкатилось из камина на ковер, и Виктор, совершавший свой обычный ночной обход, споткнулся о него и умер от сердечного приступа еще до того, как обгорел. Доктор сказал, что сердечный приступ как причина смерти не вызывает сомнений. Не знаю, поверила ли в это Неста, но вскоре она продала дом. Со временем я сам принял эту версию, но не сразу. Тогда я посчитал, что Виктор встретил смерть, защищая дом от коварного поджигателя, который, не сумев исполнить свой черный замысел, выместил злобу на нем. Один тапок Виктора почти сгорел, но другой остался нетронутым, однако следы, которые вели к стене – пусть и не такие отчетливые, как в прошлый раз, – ясно свидельствовали о том, что кто-то прошел здесь босиком. Я указал на это полиции, но в ответ они только пожали плечами. Мне сказали, что Виктор мог сам наследить босыми ногами, а потом снова надеть тапки. Одно было несомненно: он целиком отдался своему неврозу и тем самым избавился от него навсегда.

Еще по одной в честь реки [73]

Была середина августа – унылая пора в моем саду. Засуха своего не упустила. Цветы не погибли, но даже самые стойкие съежились до половины нормальной величины – хупейские анемоны стали размером с шиллинг, а не с полкроны, как положено. Люди думают, что раз мой сад располагается у реки – а иногда и в реке, если дождливый сезон выдается особенно затяжным, – то здесь всегда влажно и сыро, но это не так: дождевая вода стекает с крутого склона, не успевая впитаться в землю. Река забирает всю влагу себе.

Но на речных берегах ярко и зелено всю весну и все лето: буйно растет иван-чай, и дербенник, и посконник с его бледно-лиловыми соцветиями, и ярко-желтая якобея, и лимонно-желтая звездчатка, и густо-лиловый паслен, и лютики – такие насыщенно желтые, что кажутся почти оранжевыми, – и ворсянки, чьи нежно-розовые молодые прицветники контрастируют с тускло-коричневыми затвердевшими «шишками» на прошлогодних стеблях, и высокая белая недотрога железконосная – растение новое для здешних мест, но вполне тут прижившиеся. Осознают ли другие цветы, какую опасность несет им эта свирепая незнакомка с невинно-детским лицом? Предвидят ли они день, когда она вытеснит их отсюда и ее стебли сплетутся в сплошные джунгли, сквозь которые с трудом проломится человек – под обстрелом семян, если уже придет время разбрасывать семена? Вторжение не ограничится берегами реки, та же печальная участь постигнет ближайшие луга. И как будут досадовать местные рыбаки, которым уже сейчас приходится прорубать себе путь к воде сквозь густые прибрежные заросли! Только кувшинкам ничего не грозит – кувшинкам и желто-зеленому воинству камышей: река не даст их в обиду. Река их защитит.

Грядущая осень уже наложила печать увядания и на мой скромный сад, и на речной берег, привнесла смятение и усталость в сочное изобилие лета, приглушила яркие краски, окутала землю истомой. О том свидетельствовала сама река: ее серо-зеленые воды уже приняли в свои объятия первых жертв уходящего года – пожелтевшие листья прибрежных ив, похожие на крошечные гондолы с узкими вздернутыми кончиками-носами. Уносимые тихим течением, они кружились под ветром, пока жадные воды не утягивали их на дно.

Но цветы росли дальше, вверх по течению. На моем участке реки никаких цветов не было – здесь на обеих ее берегах были только деревья. На моем берегу – лесной бук, рябина, лавр, береза и клен, а вблизи лодочного сарая, угрожая корнями его фундаменту, росли платаны. Низкая каменная стена отделяла реку от сада, вытянутого в длину и достаточно узкого, поднимавшегося по крутому уклону к лужайке у дома. С открытой веранды на стороне, выходящей к реке, открывался замечательный вид, река была как на ладони – блестящая зеркальная лента, перекрытая стволами деревьев и затененная отражением рощи на том берегу. Время от времени в этом зеркале возникало отражение коровы, перевернутой вверх ногами, ее призрачные зыбкие ноги почти касались ног настоящих. Иногда, когда не было ветра, поднимавшего рябь, отражения казались яснее и четче, чем сами предметы, отражавшиеся в воде. Но при всем добросовестном сходстве с оригиналом, цвет отражений всегда оставался темно-зеленым. Река отнимала все краски у всего, что ее окружало, – даже у неба, – и окрашивала в свои собственные тона.