Ночные тайны

— Какое счастье видеть вас! — воскликнул Марини и взмахнул руками, как курица крыльями. Хойкен не обиделся, что тот едва взглянул на него, направив все внимание на Ханггартнера. Эти двое должны исполнить свое старческое токование, это ему было понятно. Отец давным-давно облюбовал ресторан Марини для встреч со зрелыми авторами. Это было удлиненное, не очень шикарное помещение, которое напоминало гостиные начала 70-х. За маленькими квадратными столиками сидели солидные мужчины, которые хотели, чтобы никто не беспокоил их во время двух-трехчасовой деловой встречи. Высокие цены держали случайную публику на расстоянии. С незапамятных времен у Клаудио были постоянные клиенты, которые передавались из поколения в поколение, как будто здесь предлагалось бог весть что. Однако ничего особенного здесь не было. Особенной была атмосфера ресторана. В нем царила стабильность — постоянная смена блюд, постоянная деревянная мебель, отмеченная духом своего времени. Чемодан на колесиках был в конце концов поставлен возле столика в углу, справа от входа. Ханггартнер уселся так, чтобы можно было видеть весь зал. Хойкен сел к посетителям спиной. Марини кружил вокруг них, расспрашивая и воркуя. Наконец он ушел и вскоре вернулся, как всегда, с тяжелой деревянной доской, на которой было написано сегодняшнее меню. Ханггартнер завел с итальянцем непринужденную беседу в дружелюбном, почти сердечном тоне, тогда как обычно мог быть в разговоре даже немного вульгарным.

Когда Вильгельм очень уставал или чувствовал себя непонятым, он становился невыносимым и надолго уходил в себя. Отец постоянно жаловался на то, какими своенравными и тяжелыми бывают многие писатели в разговоре. Только со старыми американскими авторами дела часто шли лучше, потому что у большинства из них было какое-нибудь хобби — гольф, шахматы или парусный спорт. Обо всем этом отец мог поговорить со знанием дела. Но у Ханггартнера не было никакого хобби. У него была преданная ему жена, несколько детей, собака и на все свое мнение. Когда приходилось совсем плохо, он так забивал всем этим голову своему собеседнику, что тот с радостью играл бы часами в скат, чтобы вытрясти все это из головы.

Минна Цех упомянула, что каждый раз в качестве закуски Ханггартнер заказывает раков на листьях салата. Хойкен твердо решил, что при встрече он тоже это сделает. Сейчас он позволил Ханггартнеру еще раз перечислить все закуски, расспрашивая его обо всех подробно. Конечно, каждое название звучало словно какой-нибудь деликатес. «Carpaccio vom Fisch», — сказал Вильгельм и откинулся на спинку стула, как бы обдумывая и мысленно представляя себе это Carpaccio. Теперь Хойкен понимал, почему обед с Ханггартнером может длиться часами. Вильгельм принялся смаковать каждую мелочь, стремясь придать этому литературную окраску. Георг подумал, что романиста такого масштаба можно представить себе как некую ходячую энциклопедию, заполненную экзотическими словами и маленькими рисунками, которые их объясняют. Из года в год его словарный запас пополняется, каждый новый роман приобретает все более заковыристое название и вмещает трудные для понимания слова. Конечно, можно давать пояснения в сносках, но Ханггартнер наверняка воспротивился бы такому прозаическому отображению его мыслей.

— Боже мой! — воскликнул он в конце концов и воздел руки вверх, словно желая продемонстрировать, что не будет сопротивляться. — Это возвращает меня к прежним временам и прежним удовольствиям, я не могу этому противиться. В молодости я любил почти все эти блюда, но сейчас мой вкус ограничен настолько, что я опять возьму раков на листьях салата.

— Раки на листьях салата… — сказал Хойкен, как будто слышал об этой закуске впервые. — Неплохо. Думаю, я тоже присоединюсь.

Присоединяться, заказывать то же, что и автор, — это еще одно железное правило, которому следовал отец и которое запечатлелось в сознании Хойкена. На встречах такого рода следовало пренебречь собственными мыслями, интересами и желаниями. Этим достигалось определенное созвучие, которое так льстило литератору.