Ночные тени

Полицейским он стал по призванию. Уже во время профессиональной подготовки он испытывал чувство удовлетворения и гордости за то, что находится на стороне закона, государства, добра. Разумеется, представление о добре допускает различные толкования, но это его не беспокоило. Пусть ими занимается начальство вместе с судьями и политиками. Ему хватало устава, приказов, а в чрезвычайных случаях он полагался на свою интуицию. Главное – следовать правилам. Он всегда ощущал себя частью целого. Этим целым было государство, а он являлся его представителем.

В операциях по поддержанию общественного порядка ему бывало гораздо проще найти общий язык с националистами, чем с левыми. Правые, как и он сам, были хранителями устоев, а левые хотели их разрушить.

Он стоял на конечной остановке трамвая номер одиннадцать, курсировавшего от Эрликона до города. Он был не единственным, кто ждал здесь трамвай в девять утра. Ему хотелось держаться на безопасном удалении от большого количества темнокожих людей, от балканцев и азиатов, но в то же время не упустить трамвай. У этих парней свободного времени больше, чем работы, думал он. За годы его службы в полиции иммигранты сильно изменили Швейцарию. Сначала он беспокоился за судьбу страны, потом это чувство переросло в ощущение личной угрозы. Он все больше опасался за самого себя, за свое место в собственной стране.

За два года до досрочного выхода на пенсию ему пришлось принимать участие в депортации одного камерунца, который был зарегистрирован как экономический беженец, но зарабатывал себе на жизнь торговлей мелкими партиями наркотиков. На время всего перелета полагалось держать депортируемого в наручниках и ножных браслетах. Камерунец удивительно бойко изъяснялся на цюрихском диалекте. Он принялся рассказывать о своей родине, и сопровождающему сразу стало ясно, что камерунец добивается его расположения.

Описание политических преследований на родине звучало весьма драматично. Он почувствовал, что для камерунца речь шла буквально о жизни и смерти. Депортируемый возлагал теперь все надежды на полицейского, который, казалось, мог предотвратить возращение камерунца на родину и тем самым спасти от верной гибели.

Тот слушал беднягу, но ни на миг не сомневался, что выполнит приказ, несмотря на все уговоры.

Рассказ становился все более драматичным, перешел в отчаянные мольбы; полицейскому это было неприятно, он велел камерунцу замолчать. Но тот не мог остановиться, сначала продолжил умолять, но, получив отпор, принялся ругаться и кричать. Полицейский счел необходимым залепить ему рот пластырем, который имелся для такого случая. Пластырь был снят только перед самым выходом из самолета во избежание нежелательных фотографий. У трапа самолета камерунец, в последний раз обернувшись к полицейскому, сказал со слезами на глазах, но довольно сухо:

– Если я выживу, то тебе не жить.

На суд, который рассматривал вопрос о разрешении на ношение оружия, этот эпизод не произвел особого впечатления. О депортированном камерунце больше ничего не слышали. Поэтому конкретная угроза, дескать, отсутствовала, а абстрактная угроза не оправдывала ту опасность, которую потенциально представляет собой каждый, кто носит огнестрельное оружие.

Председатель суда добавил, что нельзя допустить в стране ситуацию, похожую на ту, что сложилась в США, где на людей нападают в кино или в университетском кампусе и где стреляет полиция. Этим судья затронул его больное место как полицейского. Страх оказаться беззащитным на родине оказался обоснованным.

С чувством, что его бросили одного в ставшей для него чужой Швейцарии, он стоял на безопасном расстоянии от других ожидающих и, когда подошел переполненный трамвай, втиснулся в него. Место ему не уступили. Пришлось стоять в проходе, держась за штангу, в которую вцепилось еще несколько рук.

На лбу выступил пот. Его раздражали запахи других пассажиров, голоса людей, говоривших где-то в толпе по телефону. Чем ближе подходил трамвай к центральным районам, тем сильнее становилась давка. Физический контакт с пассажирами был неизбежен. Медленно сунув руку под пиджак, туда, где билось сердце, он снял пальцем предохранитель. Он чувствовал близость угрозы, ему хотелось быть готовым к возможному нападению, ибо времени для реакции будет немного. В правом внутреннем кармане пиджака лежала тысяча франков, которыми он собирался оплатить судебные издержки на зильской почте.

Убрав руку с пистолета, он положил ее на правую сторону груди. Через ткань пиджака прощупывался конверт с деньгами. Конверт пока оставался на месте, но вместе с тем существовала и опасность, что деньги могут украсть. Было тесно, хотелось выбраться из толпы и поскорее дойти до почты.

Он собирался выйти на Главном вокзале. Но выходу из вагона мешали контролеры. Пара контролеров стояла у каждой двери. Никто не мог проскочить мимо, не предъявив билета. Люди давились на выходе, сзади их подталкивали другие, не понимавшие, что происходит впереди. Мешала и толпа желающих войти в вагон.