Ночные журавли

За столиком, обитым жестью, собрались мужики. Играли в домино. Иной раз лупили так, будто озвучивали перестрелку! Но чаще – как равномерный бой часов, отсчитывающий всему двору вечернее время. А уже в потемках – шум нового замеса – напоминал морской прибой по влажной гальке.

Передача по радио напоминала «стол находок». Только приносили и честно отдавали сюда потерянную любовь. Ведущий Виктор Татарский представлялся мне добрым старичком, что день ото дня разыскивает кому-то дорогие воспоминания. (Оказалось, что тогда он был молодым человеком!)

В письмах люди признавались, что помнят и ждут кого-то, часто задаваясь вопросом: «Скажите, почему, нас с вами разлучили?..»

Многие песни я хорошо знал. И был счастлив, что накопил в душе уже свои воспоминания: «Ты у меня одна заветная…» – представлял старую яблоню у колодца, шершавый ствол. Когда обнимешь его в морозный вечер и долго глядишь, как на промерзшем небе леденеют звезды.

«Ночью нас никто не встретит, – обещание цыганки, – мы простимся на мосту!» — мне виделся мостик перед знакомой калиткой, и отражение лица черноволосой девочки. Ее улыбку сносило течением, запутывая в прибрежной траве, но еще долго оставалось на воде светлое пятно, с какой-то милой утренней пропащенкой…

Слушая чужие признания, я не понимал: как можно отдать то, что было так дорого? А еще оставалась тайная надежда, что однажды прозвучит письмо отца, пусть без фамилии и без обратной связи. Пусть в безымянном месте, на мосту через неизвестный ручей он вспомнит, как подошел когда-то и произнес маме: «Я приехал ради вас». – «Догадываюсь». – «Буря прошла над моей жизнью. Сейчас у меня нет ничего, с вами я обрету дом и покой…»

Раньше упорство мамы было безбрежным и глубоким, теперь – обмелело, как озеро с лечебной грязью. Она редко садилась за пианино и давно не пела романса про осенний сад, в котором тайно встречалась с отцом.

Во дворе стемнело. Костяшки стучали осторожно. Мужики долго разглядывали белые точки на черном домино и приставляли одну к другой – словно хотели повторить созвездие над нашими головами.

Там вдали за рекой

1

Артистки в красных сарафанах вошли в комнату плоскостопной походкой, как у беременных. Полные женщины расправляли складки на бедрах, худые сжимали в ладонях сукно и ёрзали им по талии.

На подоконнике лежали связки подарочных книг для ветеранов. Солидная дама из профкома (я уже различал градацию партийных и прочих начальников) в бордовом платье – напоминала бесцеремонный театральный занавес.

Взглянула на книги:

– «Двенадцать стульев»?

– Да, восемь экземпляров, – ответила ей женщина с огромной прической на голове. – Один еще… слегка помятый!

– Помята чья-то там краса, – пропела бордовая дама. – Положите пока снизу.

Мама подвела меня к баянисту:

– Вот мой сынок!

Баянист Яша барабанил пальцами по безголосым кнопкам. У него лицо фокусника: всякий лепет превратит в сознательное пение!

– Ты слова не забыл?

– Нет.

Мама сказала так, чтобы услышали все:

– Знает все военные песни! Никто не учил, сам запомнил!

Женщина из профкома кивнула небрежно: мол, надо же, хороший мальчик! – мельком глянула на меня, – не притворяется ли?

А женщина с высокой прической нахмурилась. Ей не понравился громкий голос мамы.

Забежал черноволосый парторг Ваня: проверить, все ли готово. Он щелкнул пальцами и нагнулся над стопкой книг, засветив на затылке лысину. На ней виднелись грязные разводы от краски, но никто не решался сказать об этом.

– В райкоме сегодня тоже чествуют, – обратился парторг к женщине с прической, будто башня. – Хотел с нужными мужиками поговорить, а меня сюда – нянчить!..

Когда парторг убежал, «башня» сказала «бордовой»:

– Наш кузнечик там первым отметился!

– Ну и как юбилярша?

– Да кто она такая? Зам-зав-пом, видишь ли…

– Ну, что так медленно они?.. – перебила ее дама в бордовом платье.

В большом зале был накрыт праздничный стол буквой «П».

Во главе президиум – лица, с дарующими улыбками. По длинным концам суетливо рассаживались приглашенные старики. Они долго не могли угомониться: какие-то заранее измученные, похожие на темные головешки, от которых сейчас потребуют нового огня.

Это были ветераны революции и Гражданской войны.

Мы с баянистом приткнулись на краю стола.

Сарафанную стаю вообще держали взаперти.

Парторг Ваня поднялся, расстегнув пиджак:

– Вы сражались за светлое наше будущее! Не жалея сил, за рабоче-крестьянскую власть! Вам слава!

Держался он бодрячком-своячком, много жестикулировал и оттирал рот салфеткой. Широкий синий галстук странно прилип к животу, не реагируя на его движения, словно перевернутый восклицательный знак.

Выпили за победу.

Ударили в штыковую – вилками по толщине колбасы в тарелках.

Следом за парторгом говорила женщина в бордовом платье: влажным, добротным голосом. Она склонилась немного над столом, по-матерински всплескивая руками и разгоряченно шоркая ладонью об ладонь.